Мария Барышева - Коллекция

— Какие же потехи пошли годкам к пятнадцати? — поинтересовался он, но в ответ ему погрозили пальцем.

— А вот этого я тебе уже не скажу. Хоть, Стас, ты и отличный парень и вообще брат, но существуют вещи, предназначенные только для женских ушей.

— Так-так…

— Ничего общего с «так-так» это не имеет! — Кира прищурилась и снова начала смотреть на клонящееся к воде солнце. На самом деле, «так-так» имело место, но вовсе не так, как подумалось Стасу, и было это не годкам к пятнадцати, а раньше, когда у отца были сложности с работой, и еда в доме была однообразной и скудной. В основном, это была каша или слипшиеся макароны, а ей так хотелось вкусненького, и они с Викой частенько сбегали с уроков и болтались по центральному городскому рынку, где умело, ни разу не попавшись, таскали с прилавков апельсины, гранаты, хурму и соленые огурцы, после чего с удовольствием поедали добычу, честно поделенную пополам, в маленьком прилежащем парке, чувствуя некий хищный восторг. Но это было давно, и вспоминать об этом она не любила.

— Как же получилось, что она здесь, а ты там?

— Стандартно. Замуж она вышла. Правда, уже развелась. Она уже трижды успела побывать замужем и развестись.

— Симпатичная? — деловито спросил Стас, и ему снова погрозили пальцем.

— Вот в этом направлении твои мысли пусть не простираются! Вика — охотница, и вы, якобы владыки земли, для нее — лишь спорт. Она славная — и как человек, и как подруга, но ты лучше к ней не подкатывайся — оглянуться не успеешь, как станешь частью коллекции.

— Ну, кто какие собирает коллекции, — Стас пожал плечами, и Кира быстро глянула на него — в голосе ей почудилась странная жесткая насмешка. Но лицо брата было все так же добродушно, и глаза смотрели весело и с любопытством. — Не беда, позвонишь завтра.

— Можно, конечно, пригласить ее сегодня на ужин… вообще-то, я так и собиралась…

— А она сама давно тебе звонила?

— Не помню, — Кира рассеянно потерла кончик носа и оглянулась в сторону топчана, где остались их вещи. Стас хмыкнул, шевеля большими пальцами ног.

— Ну, в таком случае, денек ничего не решит, разве нет? Нет, ну, конечно, это твое личное дело, но я, если честно, хотел бы провести этот вечер только с тобой. Погоди танцевать руками, я вовсе не собираюсь играть роль домашнего деспота, просто в первый вечер, в нашей новой квартире…

— Она пока еще не наша.

— Она будет наша, — с ударением произнес Стас. — Иначе и быть не может! Или ты передумала насчет шести месяцев?

— Да нет. Просто, наверняка что-нибудь да произойдет — какая-нибудь гадость! Или баба эта, из комиссии, прицепится к чему-нибудь…

Стас тихо засмеялся.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты излишне мнительна?

— Мне постоянно это говорят!

— Не удивительно. Не стоит постоянно строить некие виртуальные подвохи, благодаря которым все может развалиться. Нужно верить, что все будет именно так, как надо, как ты хочешь. Если человек заранее верит в проигрыш — он проигрывает. Если же человек верит в свою победу — она ему достается. Все сбудется — надо лишь только верить… Знаешь, я никогда не верил, что мы больше не встретимся… То есть, я верил тому, что сказала мать, верил ее фактам, но… в то же время я верил, что ты все еще существуешь и когда-нибудь мы снова увидимся.

— Тебя ко мне привела не вера, а стечение обстоятельств, — Кира встала, одергивая юбку.

— Кто знает… — рассеянно отозвался он, глядя на тонущий в волнах огненный шар. — Может, просто подошло время… Всему свое время… время обнимать и время уклоняться от объятий, время искать, и время терять, время любить и время ненавидеть… время светилу и время приходу теней…

— Кто это сказал? — спросила Кира, ковыряя носком сапожка в блестящей гальке.

— Экклезиаст.

— А зачем он это сказал?

— Не знаю, — задумчиво ответил Стас, наблюдая за игривыми волночками. — Никто не знает… на самом деле…

Огненный шар коснулся моря, и по легким волнам растеклось багровое золото, и небо, казалось, стало ниже, теряя прозрачную нежную синеву, а на горизонте, где сгрудились перистые облака, вспыхнул закатный пожар, и медленно уходил в глубины огромный шар, и багрово-золотистый свет, вначале мощный и яростный, постепенно становился мерцающим и таинственным, уходя все дальше и дальше, и уже казалось, что солнце горит где-то у дна моря, словно теперь там расцветала заря, обещающая новый яркий день, а здесь, наверху, мир накрывали вечерние тени, и ночь следовала за ними.

Ее пальцы, бросив на тишину гостиной мазок последнего густого аккорда, взмыли с клавиш и еще несколько секунд висели над ними, словно за пальцами тянулась тонкая нить затихающего звука, и они боялись ее порвать. И только, когда вновь наступила тишина, они поплыли в сторону и вниз и плавно легли ей на колени. Стас, смотревший куда-то невидящими глазами, встрепенулся, точно пробудившись от легкой полудремы, и тихо сказал:

— Очень красиво. Что это? И кто?

— Этюд Черни, — Кира улыбнулась и, потянувшись, взяла с крышки фортепиано бокал с вином. Чуть качнула его, и вино, бархатно-рубиновое на электрическом свете, тяжело колыхнулось среди тонких узорчатых стенок. — У меня в голове знаешь сколько этих этюдов?! И Геллер, и Бертини, и Александров, и Барток… Никаких нот не надо. Учили меня — дай бог каждому! — глубокой ночью разбудить и сказать страшным голосом Лилии Людвиговны: «А ну-ка, девочка, исполни-ка токкату Калькбреннера!» — и исполнила бы, как миленькая! Сейчас-то, конечно, память не совсем та… А вообще, знаешь, Стас, как мне все надоело, если честно! Я не о музыке… так надоело жить, постоянно оглядываясь на других Сколько уже можно думать о том, как бы кого не обидеть, как бы кого не задеть… Постоянно думать о ком-то другом! А хочется, для разнообразия, подумать о себе! Просто пожить, понимаешь? Не думая, что там будет завтра, откуда взять денег, когда очередное подорожание всего и на сколько, где бродит единственный и неделимый… Хочу, чтоб все мое было под боком, хочу работать в своей мастерской, хочу придумывать новые модели и чтоб никто ко мне не лез, вот!

— Так вот тихо-мирно? — Стас, снисходительно улыбнувшись, долил ей вина, и тонконогий бокал с тяжело колыхающейся темной жидкостью улетел, подхваченный рукой Киры и стремительным проворотом кресла. — А как же мировые катаклизмы, революции…

— А-а, ты, никак, об этом киевском бреде?! — темные глаза неодобрительно взглянули на него из-за спинки кресла. — Да, редкий случай массового буйного помешательства. Только при чем тут должна быть я?!