Анна Старобинец - Резкое похолодание

— Обиделся, — констатировал кредитор. — Ладно. Пойду я тоже, пожалуй. В гостях хорошо, а дома лучше. А ты мне, это… упакуй-ка мои вещи. И, пожалуйста, аккуратнее. Чтоб ничего не разбилось.

Пора им уже было прийти. Я ждал. Я все продумал. Сначала я собирался добавить яд прямо в электрочайник — она нажмет на кнопочку, они разложат по чашкам свои пакетики, через полминуты вода вскипит, она плеснет ее из чайника, и дело с концом, но потом испугался, что от кипячения с ядом может что-то случиться. Хотел по этому поводу проконсультироваться со стариком, но он не пожелал отвечать. Оно и понятно…

В итоге я отказался от этого плана и решил, что добавлю жидкость из колбы в уже налитый чай, когда они выйдут из-за стола, чтобы водить свои хороводы…

Но все мои планы рухнули. Сестры и братья не пришли — вернее, пришла только одна, узкоглазая ведьмина сестра. А еще пришла старая блондинка в розовых брюках клеш — та самая, которая несколько месяцев назад привела сюда Шаньшань.

Чай они не пили.

— Что вас не устраивает? — с порога зачирикала блондинка. — Спросите ее, что ее не устраивает? Я не понимаю, миссис Шаньшань, что здесь может как бы не нравиться? Такая уютная квартирка, так хорошо обставлена, все как бы к месту, и вам, пожалуйста, кухонный гарнитурчик, и стенка, венгерская, между прочим, и софа мягкая, в тон, ну я как бы не понимаю, в чем…

Шаньшань затянула какую-то заунывную песню.

— Госпожа Шаньшань говорить, мебель хорошо, — сказала сестра. — Мебель очень удачно. Говорить спасибо. Но еще говорить: дурной дом, дурной место. Кошка здесь не жить…

— Если миссис Шушан хочет завести домашнего питомца, это не проблема, — с облегчением отозвалась блондинка. — Я поговорю с хозяйкой и, уверена, она пойдет навстречу.

Шаньшань снова запела, не дожидаясь перевода.

— Еще говорить: ти-ви давать звук и вид без включить. И стекла разбивать, красные как кровь.

— Хулиганы?

— …И вещи пропадать, очень многие вещи пропадать!

— Хулиганы залезли в окно и обворовали квартиру?! Телевизор украли?

Блондинка устремилась в гостиную, не снимая обуви.

— Телевизор на месте! — донеслось оттуда.

— Дурной дом, — сказала сестра, когда блондинка вернулась к ним. — Госпожа Шаньшань видеть сон. Отец наш, великий Лорд, предупреждать ее уходить. Если не уходить, быть плохой зло.

Чудом спасшиеся от пинцета ниточки блондинкиных бровей поползли вверх и спрятались под пергидрольной челкой.

— Чей отец… великий?

— Отец наш небесный. Великий Лорд. Гоусподь.

Ниточки нерешительно вернулись на место.

Блондинка настороженно оглядела обеих узкоглазых и вынесла вердикт:

— Миссис Шушун действительно лучше съехать. Но залог я, естественно, не верну. Ноу мани. Мани май.

— Так ты отдашь ее мне? — от волнения лицо старика слегка исказилось: казалось, он прижимается носом к той стороне зеркального стекла. — Теперь ты отдашь мне колбу? Она ведь тебе не нужна!

Я задумался. Отдать — не отдать?… Шаньшань лихорадочно собирала вещи. Я все же отвоевал дом. Причем малой кровью. Настроение у меня было отменное. Отдать — не отдать?… Отдам.

— Отдам, — сказал я. — Как только она уедет, я отдам тебе яд.

— Отдай сейчас, — закапризничал старик.

— Нет. Только когда я буду уверен.

Шаньшань съехала в тот же день. Я даже вышел вместе с ней на улицу, чтобы увидеть, как она уходит — все дальше и дальше от моего дома. Потом я немного прогулялся — и пошел обратно, отпускать старика.

У входной двери меня поджидал мой кредитор — в картузе, расписной рубахе и валенках.

— Ты мое взял, я твое возьму. Аминь!

— Аминь, — обомлел я. — Я твой должник.

— Ты мой должник, и долг твой велик.

Мой долг был не просто велик. Он был неоплатным. Это значило, что кредитор имел право взять у меня все что угодно. Когда угодно. Сколько угодно раз.

— Слушай, я тут подумал, — он виновато осклабился. — Ты мне все-таки отдай эту колбу. С ядом.

— Зачем она тебе? — уныло поинтересовался я. — Она же тебе не нужна. Ты же сам говорил. Возьми что-нибудь другое. Что угодно!

Я сам столько времени дразнил старика. Еще сегодня я сам собирался воспользоваться этой злосчастной колбой. И вот теперь, когда она уплывала у меня из рук, мне страшно захотелось вернуть ее старику. Освободить его. Замолить разом все свои грехи.

— Понимаешь, я тут подумал… Этот яд очень бы мне пригодился в том смысле, что… Короче, я его буду в тесто добавлять. Пусть они все потравятся к чертям собачьим! Надоели хуже горькой редьки. Целыми днями толпятся, орут, жрут, крошат… Никакого покоя. Не дом, а проходной двор!

— Но ведь яд быстро кончится, — нашелся я. — А потом новые покупатели придут.

— Не придут. Хренушки. Наверняка кто-нибудь в суд подаст, дело заведут — и прикроют пекарню. А помещение мне останется. В полное мое распоряжение. Короче… давай колбу. Долг платежом красен.

Я хотел бы, чтобы все было не так. Я хотел бы сказать ему «подожди-ка» и быстро зайти в квартиру, и быстро отдать старику колбу, и выйти потом на лестницу, и сказать: «Ой, извини, разлилось, разбилось, пропало»… Но я не мог этого сделать. Я был перед ним в неоплатном долгу и обязан был отдать все, что он просит. Это закон. Есть законы, которые можно нарушать. Есть те, которые нарушать нежелательно. А этот закон нарушать просто нельзя. Поэтому я сказал:

— Подожди-ка.

И быстро зашел в квартиру. И вынес ему колбу. И отдал.

Сейчас август. Жарко и пыльно. Вековые болота преют под раскаленным асфальтом. Я ненавижу этот город, и все же здесь мне лучше, чем дома.

Вот уже без малого две недели, как я ушел из дома, потому что он перестал быть моим. После отъезда Шаньшань въехали новые квартиранты, молодые супруги. Они засорили раковину, заляпали жиром стену на кухне, нарисовали прямо на обоях море и пальмы, прокурили всю квартиру и развелись. После них заселился журналист. Он содрал пальмы вместе с обоями и покрасил стену в оранжевый цвет, выкинул всю мебель из спальни и превратил ее в комнату для медитаций, заплатил много денег за то, чтобы стену под окном в кабинете просверлили насквозь и просунули в дырку отвратительный серый провод, который он тут же воткнул в свой, прости господи, лэптоп. Месяц назад он завел хорька; хорек — лесной зверь, я не вправе его мучить. Три недели назад он завел второго хорька. Две недели назад он перекрасил стену в зеленый цвет и завел третьего хорька. Старик сделался окончательно невыносим. Этот, из пекарни, повадился приходить каждый день и тащить все, что плохо лежит. В гостиной обрушился карниз. Хорьки срут в комнате для медитаций. Я устал.