Кэрри - Кинг Стивен
В доме не было ни одного зеркала в полный рост,
(суета сует все суета)
но ей казалось, что все в порядке. Просто должно быть. Она…
Кэрри снова открыла глаза. Часы с кукушкой показывали десять минут восьмого.
(он будет здесь через двадцать минут)
Будет ли?
Может быть, все это – просто затянувшаяся шутка, еще одна убийственная хохма, последний сокрушительный удар? Оставить ее сидеть и ждать до полуночи, одну, в новом бальном платье из бархата, с тонкой талией, рукавами-фонариками, простой прямой юбкой и чайными розами, приколотыми к левому плечу…
Из молитвенной комнаты донесся поднимающийся голос:
– …в священной земле. Мы знаем, что Господь неусыпно следит за нами, что грядет звук черных труб, и раскаиваемся в сердце своем…
Кэрри казалось, что вряд ли кто-нибудь сумеет понять, сколько ей потребовалось смелости, чтобы пойти на это, чтобы повернуться лицом к неизвестным напастям, которые, возможно, уготовил ей сегодняшний вечер. Остаться обманутой – это еще не самое страшное. И может быть, закралась вдруг тайная мысль, будет даже лучше, если она…
(нет прекрати это сейчас же)
Конечно же, проще всего остаться с мамой. Спокойнее. Безопаснее. Ей известно, что они все думают о маме. Да, может быть, она – фанатичка, ненормальная, но по крайней мере и мама, и дом вполне предсказуемы. Дома никогда не случалось, чтобы визжащие, хохочущие девчонки бросали в нее чем под руку попадется.
А если она сдастся и не пойдет? Через месяц закончится школа. Что дальше? Тихое, беспросветное существование в этом доме на мамины деньги, глупые викторины и реклама по телевизору, когда она в гостях у миссис Гаррисон, которой восемьдесят шесть лет, мороженое в «Келли фрут» после ужина, когда там никого уже нет, полнеющая талия, ускользающие надежды, застывающие мысли?
Нет. Боже, пожалуйста, только не это.
(пожалуйста пусть все кончится хорошо)
– …и защити нас от дьявола с раздвоенным копытом, что подстерегает в темных аллеях, на автостоянках и в мотелях, о спаситель…
Семь двадцать пять.
Кэрри беспокойно, не отдавая себе отчета в том, что делает, принялась усилием мысли поднимать и опускать предметы, попадающиеся на глаза, – как, бывает, с волнением ожидающая кого-то женщина в ресторане складывает и снова разворачивает салфетку на столе. Ей удавалось держать в воздухе сразу шесть-семь предметов – и ни капли усталости, ни намека на головную боль. Кэрри ждала, что сила уйдет со временем, растает, но этого не происходило. Предыдущим вечером она по дороге из школы без всякого напряжения передвинула припаркованную у обочины машину
(господи сделай так чтобы это не было шуткой)
на двадцать футов. Праздные прохожие уставились на машину выпученными глазами, и, конечно, она тоже сделала вид, что удивлена, хотя на самом деле едва сдерживала улыбку.
Из часов на стене выпорхнула кукушка и прокуковала один раз. Семь тридцать.
Со временем она стала с опаской относиться к тем огромным нагрузкам, которым использование новой способности, похоже, подвергало сердце, легкие и ее внутренний «термостат». Может быть, думалось ей, сердце просто не выдержит как-нибудь и действительно разорвется. Кэрри порой чувствовала себя так, словно она в каком-то чужом теле и заставляет его бежать, бежать, бежать – самой вроде бы расплачиваться не придется, плохо будет тому, другому человеку. Она начинала понимать, что этот ее талант, возможно, не так уж сильно отличается от способностей индийских факиров, которые ходят босиком по тлеющим углям, загоняют в глаза иголки или преспокойно позволяют хоронить себя недель на шесть. А превосходство разума над материей, как бы оно ни проявлялось, требует от организма очень многого.
Семь тридцать две.
(он не появится)
(не думай об этом под пристальным взглядом и котелок не закипит он обязательно приедет)
(нет не приедет он где-то там смеется надо мной с друзьями и спустя какое-то время они все проедут здесь в своих быстрых шумных машинах с криками воплями и хохотом)
Совсем уже отчаявшись, она принялась поднимать и опускать швейную машинку, раскачивая ее в воздухе, словно маятник, все сильнее и сильнее.
– …и защити нас от непокорных дочерей, зараженных дьявольским своенравием…
– Заткнись! – неожиданно выкрикнула Кэрри.
Несколько секунд в молитвенной комнате царила тишина, затем снова послышалось напевное бормотание.
Семь тридцать три.
Не приедет.
(тогда я сломаю весь дом)
Идея родилась у нее легко, сразу. Да, сначала швейную машинку через стену гостиной. Затем диван через окно. Столы, стулья, книги, мамины брошюры – в одном бешеном вихре. Трубы, вырванные из стен, но все еще льющие воду, словно выдранные из плоти артерии. Крыша – если это будет под силу. Кровельные дощечки, срывающиеся вверх, в ночь, будто испуганные голуби…
В окно плеснуло ярким светом.
Мимо то и дело проносились машины, каждый раз заставляя ее сердце на мгновение замирать, но эта двигалась гораздо медленнее.
(неужели)
Не в силах сдержаться, Кэрри подбежала к окну, и да, действительно, это он, Томми, только-только выбрался из машины – даже при свете уличных ламп он казался прекрасным, полным энергии, почти… искрящимся. От этого последнего сравнения она чуть не захихикала.
Мама перестала молиться.
Кэрри схватила легкий шелковый платок, висевший на спинке стула, и накинула его на голые плечи. Прикусила губу, поправила волосы – в этот момент она бы душу продала за зеркало. В коридоре пронзительно зазвенел звонок.
Пытаясь унять дрожь в руках, она заставила себя выждать, когда звонок прозвенит второй раз. Затем медленно, с шелестом ткани, направилась к двери.
Щелкнул замок, и в дверях возник он – в ослепительно белом смокинге и черных брюках.
Они посмотрели друг на друга, оба не в силах вымолвить ни слова.
Кэрри казалось, что, скажи он хоть одно неверное слово, ее сердце тут же разорвется, а если Томми засмеется, она умрет на месте. Она чувствовала – действительно чувствовала, всей душой, – что ее беспросветная жизнь сошлась в одну фокусную точку, и она либо закончится, либо пойдет дальше расширяющимся лучом.
Наконец, не выдержав, она спросила:
– Я тебе нравлюсь?
– Ты удивительно красива, – сказал Томми.
И сказал чистую правду.
Из книги «Взорванная тень» (стр. 131):
В то время как все участники выпускного бала собирались у школы или только-только покидали буфетные стойки, Кристина Харгенсен и Уильям Нолан встретились в комнате на втором этаже таверны под названием «Кавальер», что находится почти у черты города. Известно, что они встречались там довольно долгое время, о чем свидетельствуют документы, собранные Комиссией по делу Кэриетты Уайт. Однако мы не можем с уверенностью утверждать, был ли их план уже необратим или они довели дело до конца под влиянием момента…
– Уже пора? – спросила она в темноте.
Билли посмотрел на часы.
– Нет еще.
Сквозь дощатый пол пробивалось слабое буханье музыкального автомата: «Она, наверное, святая», в исполнении Рэя Прайса. Крис вдруг подумала, что пластинки в «Кавальере» не меняли еще с тех пор, как она пришла сюда впервые два года назад с подчищенными документами. Разумеется, тогда она была в зале, а не в одной из этих комнатенок для «особых» гостей Сэма Девео.
В темноте, словно глаз встревоженного демона, то и дело вспыхивал кончик сигареты Билли. Крис, погрузившись в воспоминания, лениво следовала за ним взглядом. В первый раз она переспала с Билли только в прошлый понедельник, когда он пообещал, что уговорит приятелей и поможет ей устроить Кэрри Уайт «сюрприз», если та действительно решится пойти на бал с Томми Россом. Но они бывали здесь и раньше, целовались, тискались, одним словом, развлекались – она называла это «шотландской любовью», а Билли с его неизменной склонностью подбирать меткие вульгарные выражения – «сухой ездой».
