Вера Желиховская - Майя (фантастическая повесть)

Это была счастливая идея… Но… есть ли у них билеты выигрышных займов?.. Это еще вопрос. С такими людьми, не от мира сего — все вопрос! Все практические дела им по принципу и на практике чужды… Но это можно поправить — заставить купить… Упросить Майю принять в подарок…

Или еще вернее — попросить старика разменять ей. Сказать, что давно хотела продать… Как-нибудь устроить можно, а тогда, — их дело устроить так, чтоб на этот билет пал выигрыш… Разумеется, первый выигрыш!.. Они это сделают без затруднения, если это для их целей нужно… Разумеется, двести тысяч не Голконда, но…

Орнаева вдруг остановилась, как вкопанная, пораженная не звуком голоса, а скорее сознанием чужого голоса возле или внутри себя.

— Нет! — говорил он: — это не нужно!

И в ту же минуту ей блеснул на камине зеленовато-синий огонек.

Как виноватая, вся холодея внутренне, она подошла, взяла светившееся письмо и прочла его с тяжелым замиранием сердца. Но ничего страшного в нем не оказалось. В нем было всего две строчки:

«Сами пришлем того, кого нужно. Примите гостя, как родного, как неожиданно навестившего вас сына вашего лучшего друга. Имя ему — Карма».

Улыбка успокоения, даже торжества вернулась на лицо ее и, со вздохом облегчения, она прошептала:

— Карма?.. Символическое имя! На их языке — воздаяние… Непреложный закон возмездия!.. Наконец-то!.. Авось теперь наше дело выгорит!

И вновь — эхо ли собственного ее голоса, или, действительно, кто прошептал вслед за нею, но она явственно слышала свое последнее слово, повторенное тоном насмешки:

— Выгорит!

XVIII

Раз утром, встретясь за завтраком, профессор, необыкновенно оживленный, сказал своей дочери:

— Ну, милочка, приснился и мне необычайно яркий сон.

Майя посмотрела внимательней на отца и спросила:

— Что ж за сон тебя так порадовал, папа?

— Да уж и не знаю, право, сном или светлым видением назвать мне свою ночную грезу? — начал рассказывать Ринарди. — Меня посетила богиня!.. Уверяю тебя, милочка, что ко мне нынче спустилась сама Юнона или премудрая Изида. Представь себе… Я даже не сумею точно сказать тебе, как я ее увидел и какой у ней был вид. Знаю только, что я вдруг ощутил возле себя чье-то светлое, желанное присутствие. Я открыл глаза и увидел образ женщины, которую вначале принял за тебя, Майинька. Она стояла на пороге дверей на лестницу в обсерваторию и манила меня вверх, за собою.

— И ты пошел за ней? Послушал ее?

— Без сомнения! Во мне даже ни секунды не было колебания. Столько привета было во взгляде ее, столько повелительности в призыве, что я последовал за ней, как за магнитом…

— Напрасно. Никогда не поддавайся таким видениям… О! эти красавицы-женщины, являющиеся ученым, часто завлекают их в беду… Разве ты не читал…

Добродушный смех отца прервал ее речь.

— О! Девочка моя! Ты меня смешишь. Разве я волен в своих снах?

— Да, если это был только сон. Простой сон?

— Друг мой! Простой иль не простой — разве могу я знать? Ведь я не одарен, как ты… Во всяком случае, выбор действий мне не был дан. Я не мог не идти, пошел и не раскаялся! Ты помнишь зрелище, которое мы с тобою видели осенью, что показывал нам барон Велиар?

— Тсс! Бога ради, не произноси этого имени! Не напоминай мне об этом ужасном человеке! — болезненно-раздражительно отвечала Майя.

— Хорошо, хорошо, дитя мое! Успокойся… Я хотел только объяснить, что то, что мы видели с тобою тогда на одной планете, то самое я увидал, без всякого аппарата, в своем волшебном сне, на всех светилах, покрывавших небо. Вообрази это чудное зрелище!.. Едва я взошел на вышку, я увидал, что весь небосклон горел чудными разноцветными звездами; а едва я устремлял глаза на которую-либо из них, как она мгновенно словно приближалась ко мне, так что я мог свободно отличать ее географические очертания и даже населенные на ней пункты. А моя чудно-величественная женщина-богиня стояла возле и рассказывала мне этнографию и историю каждой из них. Я, помню, во сне подумал: уж не София ли это твоя, о которой рассказывала ты, навестила меня?

Майя отрицательно покачала головой.

— Нет, отец, оставь эти мысли: Белые сестры на такие бесцельные проявления не тратят сил. Не сердись, папа!.. В их глазах, — я говорила тебе, — занятия твои бесцельны, потому что прямого приложения им нет: все те открытия, к которым ты стремишься, были бы преждевременны.

Майя крепче обняла отца и, любовно прижавшись к нему, продолжала:

— Ты лучше послушай, что я тебе расскажу: помнишь ты свое раннее детство?

Профессор задумался и отвечал нерешительно:

— Раннее детство? Нет. Я тебе скажу, почему…

— Постой! Я сама тебе скажу: потому, что по седьмому году ты заболел мозговой болезнью, после которой потерял память обо всем, что до этого было.

— Да! Я говорил тебе?

— Нет, папа, не ты мне это говорил, а Кассиний. Он мне сказал, прощаясь со мною, что надеется, что я не забуду ни уроков его, ни тем более его самого потому, что со мною он пробыл необыкновенно долго. С другими Белые братья и сестры не могут быть долее их отрочества, лет до десяти, до двенадцати. Им, видишь ли, очень мешают окружающие избранных ими детей; особенно тех, что живут в людных, больших городах. Большей частью, они удаляются, как только первое отрочество сменяет детские годы; со мною же ему посчастливилось потому, что я жила в чистой, здоровой атмосфере и в тихой среде, почти в одиночестве. А главное потому, что почва, на которой я росла, была необыкновенно благоприятна…

Майя склонилась близко-близко к отцу и чуть слышно шептала ему на ухо, будто боясь, что у самих дверей и окон бывают уши.

— Он говорил, что мои способности с двух сторон наследственны! Что вы сами, — ты и мама — были такие же, как я. Ты — до семи лет, а мама дольше, — до пятнадцати.

— Как? И я?.. Твоя мать — быть может! Она часто проговаривалась в таких воспоминаниях и таких странных понятиях, что, соображая впоследствии, я сам догадывался, что она передала тебе отчасти свои способности и свойства. Но я?!

— Да, ты, папа. Ты сам… Только ты совершенно все забыл после болезни, а она кое-что вспоминала…

— Но, дружочек мой! Как могло это статься? Забыл бы я, — помнили бы старшие, меня окружавшие, — протестовал Ринарди.

— Э, милый мой, полно! Мало ли детей рассказывают старшим, что они видят и слышат? Какие с ними случаются дива, — но что делают взрослые? Разве помнят они или обращают внимание на эту «болтовню и вздорные бредни»?.. Так и ты. Кассиний знал и тебя, и маму с рождения, и любил вас обоих. Он оттого и пришел ко мне, что сначала надеялся на ее помощь, но она умерла и, умирая, ему меня поручила.