Клайв Баркер - Проклятая игра

Он остановился, выпуская клубы пара, как тракторный двигатель.

– Привет, Марти, – сказала она.

– Привет.

– Ты не знаешь меня.

– Нет.

Она плотнее запахнула свое шерстяное пальто. Она была худенькой и выглядела не старше двадцати. Ее глаза, столь карие, что они казались почти черными, вцепились в него, как когти. Румяное лицо было широким и без косметики. Она выглядела, подумал он, голодной. Он выглядел, поду мала она, зверски голодным.

– Ты та, которая была наверху, – предположил он.

– Да. Ты не сердишься, что я подглядывала, правда? – невинно поинтересовалась она.

– А почему я должен сердиться?

Она протянула тонкую руку без перчатки к камню голубятни.

– Она прекрасна, правда?

Постройка интересовала Марти только как один из ориентиров, мимо которых проходил его путь.

– Это одна из самых больших голубятен в Англии, – сказала она. – Ты знал об этом?

– Нет.

– А внутри был когда-нибудь?

Он покачал головой.

– Это загадочное место, – сказала она и направилась вдоль круглой стены здания к двери. Ей было трудно открыть ее: от влажной погоды дверь разбухла. Марти пришлось удвоить силы, чтобы пропустить ее внутрь. Здесь было еще холоднее, чем снаружи, и он поежился; пот на его бровях и щетине холодил его, с тех пор как он перестал бежать. Но здесь действительно было странно, как она и обещала: просто одна круглая комната с отверстием в потолке, чтобы птицы могли влетать и вылетать. В стенах были квадратные отверстия, очевидно ниши для гнезд, расположенные ровными рядами, как окна в многоквартирном доме – от пола до потолка. Все были пусты. Судя по отсутствию помета и перьев на полу, строение не использовалось много лет. Его заброшенность придавала ему оттенок меланхоличности; уникальная архитектура не позволяла его использовать по какому-нибудь другому назначению, кроме того, для которого оно было построено. Девушка, пройдя по утоптанному земляному полу, считала гнездовые ниши, начиная от двери.

– Семнадцать, восемнадцать...

Он снова взглянул на нее. Ее волосы были неровно обрезаны сзади. Пальто, которое она носила, было слишком большим для нее, оно даже не было ее, полагал он. Кто же она? Дочь Перл?

Она перестала считать. Теперь она просунула руку в одну из ниш, издавая слабое шуршание в поисках чего-то, что ее пальцы в конце концов обнаружили. Это был тайник, как догадался он. Она собиралась доверить ему свой секрет. Она повернулась и показала ему свое сокровище.

– Я и забыла, пока не пришла сюда снова, – сказала она, – что я здесь прятала.

Это была какая-то окаменелость, или скорее часть ее, спиральная ракушка, лежавшая на дне какого-то докембрийского моря, когда мир был еще совсем юн. Когда она постучала ею о стену, из нее вылетели частички пыли. Внезапно, когда Марти смотрел на то, как она увлечена этим куском камня, у него мелькнула мысль, что девушка была не совсем в здравом уме. Но когда она взглянула на него, он увидел, что ее глаза были слишком ясными и своенравными для безумной. Если в ней и был какой-то оттенок ненормальности, то он был внешним, наносным оттенком лунатичности, который ей было приятно показывать. Она усмехнулась, глядя на него, словно угадывая его мысли – хитрость и очарование смешивались на ее лице в равных пропорциях.

– Здесь больше нет голубей? – сказал он.

– Нет и не было никогда, пока я здесь.

– Ни одного?

– Если даже было несколько, то они погибли зимой. Если голубятня заполнена целиком, они согревают друг друга своим теплом. Но, когда их только несколько, они не вырабатывают достаточного тепла и замерзают до смерти.

Он кивнул. Было жаль оставлять голубятню пустой.

– Надо бы заполнить ее опять.

– Не знаю, – сказала она, – мне она нравится и так.

Она забросила ракушку обратно в отверстие.

– Теперь ты знаешь мой тайник, – сказала она; теперь хитрость исчезла и осталось лишь очарование. Он был допущен.

– Я не знаю, как тебя зовут.

– Кэрис, – сказала она, и после паузы добавила: – Это уэльское.

– А-а.

Он не смог удержаться и уставился на нее. Она внезапно показалась смущенной и быстро пошла обратно к двери, перешагивая порог. Начался дождь, мягкий, легкий мартовский дождик. Она надвинула капюшон своего шерстяного пальто; он натянул капюшон своего тренировочного костюма.

– Может, ты покажешь мне остальные окрестности? – предложил он, не будучи совсем уверенным, что это подходящий вопрос, но еще более уверенный, что он не хотел бы так закончить этот разговор без надежды на их следующую встречу. Она издала несвязный звук, что-то вроде ответа. Углы ее губ опустились вниз.

– Завтра? – предложил он.

Теперь она не ответила вообще. Вместо этого она направилась к дому. Он потоптался в одиночестве, понимая, что их беседа полностью разрушится, если он не найдет какого-нибудь способа оживить ее.

– Очень странно быть в доме, где не с кем поговорить, – произнес он.

Казалось, оборвалась струна.

– Этот дом Папы, – просто ответила она. – Мы всего лишь живем в нем.

Папа. Так она его дочь. Теперь он понял, что напоминали ему ее губы – только у него опущенные уголки выглядели стоически, а у нее казались просто печальными.

– Не говори никому, – сказала она.

Он предположил, что она говорит об их встрече, и не стал допытываться. У него было еще много важных вопросов, которые бы он задал ей, если бы она не убегала. Он хотел проявить свой интерес к ней. Но он не мог придумать, что сказать. Внезапная перемена в ее темпе, от мягкого, округленного разговора до этого стаккато, привела его в замешательство.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

Она оглядела его; под своим капюшоном она была словно в трауре.

– Мне нужно спешить, – сказала она. – Меня ищут.

Она ускорила свои шаги, съежившимися плечами показывая, что хочет, чтобы он не следовал за ней дальше. Он подчинился и замедлил шаг, отпуская ее к дому без прощального взмаха или взгляда.

Вместо того, чтобы отправиться в кухню, где ему пришлось бы выносить болтовню Перл, пока он будет завтракать, он повернул назад, избегая голубятню, пока не достиг внешней ограды, и бросил себя на еще один сложный круг.

Пробегая по лесу, он обнаружил, что внимательно всматривается под ноги, ища ракушки.

17

Спустя два дня, примерно в половине двенадцатого вечера, его вызвал Уайтхед.

– Я в кабинете, – сказал он по телефону. – Я хотел бы сказать вам пару слов.

В кабинете, хотя и оснащенном полудюжиной ламп, была почти полная темнота. Горела только лампа на столе, которая освещала только кипу бумаг, лежащую на нем. Уайтхед сидел в кожаном кресле перед окном. Позади него на столе стояли бутылка водки и полупустой стакан. Он не повернулся, когда Марти постучал и вошел, а просто обратился к нему из своего наблюдательного пункта перед залитой светом лужайкой.