Вячеслав Романцев - Псы Господа

Валентина продолжала кричать, уже несколько более осмысленно:

– Суки-и-и!! Отпустите-е-е! Козлы!!! Ненавижу!

Оставив девушку на попечение коллег, Мельник вышел из комнаты, затем вернулся со шприцом в руках.

Камера бесстрастно фиксировала происходящее.

Заметного действия укол на девушку не произвел. Она еще яростней стала вырываться из рук державших ее людей, поливая их бранью.

Мельник снова вышел. Вернулся он спустя минут пять. Не один, а с неизвестным Светлову человеком, тоже одетым в белый халат.

И запись оборвалась – совершенно неожиданно.

Заставка.

Текстовое дополнение: «Применение психосуггестивных методов допроса (оператор Мельник) позитивных результатов не принесло. Коэффициент ментального сопротивления превышает семь единиц по шкале Барченко. Объект агрессивен, на введение прометазина реакция не выражена. Принято решение использовать миостагнатор, что привело к летальному исходу».

Светлов сел на кровати, чувствуя, как кровь прилила к щекам. Что же получается? Выходит, они ее замучили… Ее красивое, холодное лицо – теперь лицо трупа. Что она сделала плохого? Почему она? А если бы на ее месте была Соня? Или те девочки-школьницы? При введении обычному человеку миостагнатора практически гарантирован летальный исход, препарат парализует сердечную мышцу…

Что это означает? Зачем они это сделали?

Единственный возможный ответ: в Валентине увидели не человека.

Нелюдь? Но почему? Седативные препараты иногда могут дать противоположный эффект, и вместо сна наступает моторное возбуждение, которое можно принять за проявление нечеловеческой силы…

Светлов отключил персик.

Ты знал, на что шел… Никто ее не мучил. Это всего лишь несчастный случай… Все нельзя предусмотреть. Индивидуальную непереносимость того же прометазина, например… Ты же не врач, кто его знает, что там приключилось на самом деле… Но все же, все же, если бы Контора не заинтересовалась этим делом – Валентина осталась бы жива. Ехала сейчас бы в поезде домой в Дно, или где она там жила…

Дела минувших дней – II

Коемуждо по делам его…

Церковная инквизиция на Руси и в России никогда не отличалась ненужной и публичной жестокостью – хотя и была не раз в том попрекаема.

Лишь один пример: ересь жидовствующих (или, как стали ее называть ее политкорректные граждане несколько веков спустя – новгородско-московская ересь). Крупнейшая ересь 15-16 веков, давшая обильные ростки и побеги, во многом предопределившая главную беду века грядущего – Раскол.

Число же попавших на костер еретиков смехотворно мало: в Новгороде архиепископ Геннадий – главный инквизитор тех лет – приговорил к огненной казни двоих: архимандрита Кассиана и Некраса Рукавова (у последнего перед казнью был вырван раскаленными щипцами язык). В Москве сгорели еще трое: Иван-Волк Курицын, Дмитрий Коноплев, Иван Максимов. И всё! Всего пять аутодафе – на прочих покаявшихся жидовствующих налагали епитимьи, упорствующих снимали с церковных и государственных должностей, самых отпетых заключали в тюрьмы. Инквизиции католических стран сжигали в аналогичных случаях тысячами…

Но мягкость Русской инквизиции не означала мягкотелости. Работа шла на результат, а не на публику, привлекаемую на площади зрелищем корчившихся в огне осужденных еретиков и чернокнижников. Кстати говоря, сжигали на Руси всегда в срубе – и любители жутких зрелищ мук казнимого разглядеть не могли. В результате, уступая той же испанской инквизиции числом аутодафе на два порядка (десятки казней против тысяч) – инквизиция православная добилась аналогичного результата: ни одной религиозной войны в российской истории не зафиксировано.

Впрочем, справедливости ради надо признать, что церковные тюрьмы, куда попадали избегнувшие костра, гуманизмом к заключенным не страдали. Некоторые (тюрьма Соловецкого монастыря, тюрьма Спасо-Ефимьевского монастыря) приобрели особо печальную известность благодаря материалам, просочившимся в печать во времена тех или иных «оттепелей». Но узилища существовали при каждом из сотен православных монастырей – и пустовали крайне редко. Сроки заключения в приговорах не указывались – «впредь до раскаяния и исправления» – некоторые живучие узники умудрялись отсидеть по пятнадцать, а то и по двадцать лет…

Случаи такого долгожительства имели место лишь в «каменных острогах». В заслужившие жуткую славу монастырские «земляные остроги» сажали на несколько месяцев – и узник выходил оттуда инвалидом; сажали на год-два – не выходил никогда…

Исследователь 19 века свидетельствовал:

«Земляные тюрьмы представляли собой вырытые в земле ямы в три аршина глубины; края у них были обложены кирпичом; крыша состояла из досок, на которые была насыпана земля. В крыше находилось небольшое отверстие, закрываемое дверью… Для спанья пол устилался соломою. Для естественной нужды подавались особые судна, которые подымались и очищались раз в сутки. <…> В этот темный, сырой погреб, вырытый в земле, опускали живого человека, часто скованного по рукам и ногам. В подобных тюрьмах во множестве водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного узника; были случаи, когда крысы объедали нос и уши у сидевших в подземной тюрьме “преступников”. Давать им что-либо для защиты от этих мелких хищников строго запрещалось. Виновные в нарушении этого правила наказывались чрезвычайно сурово. Так, например, караульщик за то только, что он дал находившемуся в Соловецкой земляной тюрьме “вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову” палку для обороны от крыс, был за такую поблажку бит нещадно плетьми»1.

Существовали при монастырских тюрьмах и пыточные камеры со всей необходимой оснасткой… Известен характерный случай: Иоанн IV Грозный одобрил предложенный на высочайшее утверждение проект строительства каменного Соловецкого монастыря (прежний, деревянный, сгорел) – лишь при условии увеличения посадочных мест в «земляном остроге» и строительства при нем «избы пытошной»…

Спасо-Ефимьевский монастырь был знаменит не только своей подземной тюрьмой. Именно в нем с 1836 года хранились архивы Десятого присутствия Святейшего Синода – засекреченного подразделения, отпочковавшегося в том году от Канцелярии розыскных раскольнических дел Синода.

До декабря 1917 года в монастырские хранилища исправно поступали папки с самыми различными делами: материалы по розыску ересиархов и мистиков, практикующих крайне опасные, порой кровавые ритуалы, соседствовали с историями людей, облыжно и нелепо обвиненных кликушами в богопротивных и колдовских делах2… Зачастую попадались и дела заведомых сумасшедших, чей бред имел религиозную окраску и был признан опасным для православной церкви.