Пол Хьюсон - Сувенир

Шон быстро подошел к телевизору и выключил его.

— Приходила полиция, — просипел Джерри и издал какой-то каркающий звук — возможно, это был смешок. — Но Фрэнк достал адвоката. Он говорит, нет свидетелей — нет обвинения.

Энджела вспомнила серого человечка.

— Они хотят знать, как это случилось. — Голос Джерри ослаб, на лбу выступили бисеринки пота. — Я не смог им рассказать. Не смог объяснить.

Шон нагнулся к нему.

— Ты не знаешь?

— Я не могу вспомнить.

Энджела подсунула пальцы правой руки под себя и вспомнила, что сказал брат Джерри по телефону. Пока что у Джерри были неполадки с памятью, но врачи уверяли, что с течением времени все восстановится.

Джерри открыл рот, и Энджела наклонилась поближе, чтобы лучше слышать. Но теперь слова были едва различимы. Джерри заплакал, трясясь всем телом, словно оно было из студня, и вдруг, во внезапной вспышке энергии, напрягся и заметался в своих доспехах из стороны в сторону, будто хотел сброситься с кровати.

Шон подбежал к двери, крича: «Сестра!», а Энджела пыталась удержать обезумевшего от горя Джерри и не дать ему навредить себе еще больше.

Из коридора, стараясь не попасться в путаницу кабелей кардиологических мониторов, прибежала в сопровождении санитара сестра и дала успокоительное. Что-то бормоча, Джерри забылся наркотическим сном. Медсестра повернулась к Шону и Энджеле.

— Я думаю, вам лучше уйти.

Когда истертые двери лифта с шорохом закрылись, Энджела сделала несколько глубоких вдохов. Внутри она чувствовала холод и пустоту, словно какая-то ее часть умерла вместе с Фионой.

— Наверное, он прав, — ошеломленно сказала она.

— В чем? — В свете флюоресцентных ламп загорелое лицо Шона было зеленым.

— В том, что он виноват.

Шон нахмурился.

— Может, если бы он так не набрался, ничего бы не случилось, — продолжала она.

— Мы этого точно не знаем.

Но Энджела знала. Так ей подсказывало чутье.

— Хочешь увидеть его за решеткой? В довершение всего остального? — огрызнулся Шон.

Энджела вздохнула. Головная боль вернулась и с новой свирепостью колотила изнутри по черепу, словно мозг Энджелы просился наружу, подальше отсюда, подальше от больниц и смертей, от чувства вины и от боли. Она его не винила. К тому же ее тревожила непонятная фраза, которую все шептал Джерри, пока не подействовало успокоительное. Что-то о руке Фионы.

Похороны назначили на полдень тринадцатого августа. Позвонил брат Джерри. Он сказал: кладбище Роузмед, Белмонт.

Они решили не ходить на заупокойную службу и придти прямо на кладбище.

Энджела откопала в недрах шкафа темно-синее платье. Платье казалось почти черным и не шло ей. Она надевала его раз или два на официальные обеды. Шон надел черный галстук. Перед уходом Энджела приняла последнюю таблетку с кодеином.

У ворот кладбища к опущенному окошку их машины подошел мужчина в униформе и показал, куда ехать. На дорожке, рядом с тем местом, где должны были хоронить Фиону, выстроилась цепочка из нескольких автомобилей. Шон поставил «пинто» Энджелы последним в ряду. В машине, стоявшей перед ними, Энджела узнала коричневый двухместный мерседес Черил.

Она взяла Шона под руку, и они прошли по жесткой траве к могиле.

Шон вдруг остановился и сжал руку Энджелы.

— Погляди, кто там, — прошептал он.

Сначала она подумала, что он говорит о ком-то из пришедших на похороны, но вместо того Шон указал на высокую статую, возвышавшуюся неподалеку на полутораметровом постаменте. Фигура в одеянии клирика, в митре, с увенчанным крестом посохом. Энджела подошла поближе, чтобы прочесть латинские буквы на пьедестале:

ПАТРИК, АРХИЕПИСКОП

ПЕРВЫЙ ПРИМАС И ПЕРВОАПОСТОЛ ИРЛАНДИИ

Она нагнулась, чтобы прочесть под этой надписью более мелкие буквы. Кто-то выпустил на них струю краски из аэрозольного баллончика, но слова еще можно было разобрать. Энджела шепотом повторила их, гадая, что они означают:

«Как рассеивается дым, Ты рассей их».

Она подняла голову, заглянула статуе в лицо и обнаружила, что запечатленное на нем скульптором выражение привлекло ее внимание. Нахмуренные брови, суровый рот дышали властностью и справедливостью, и все же в глазах непонятным образом таились любовь и сострадание.

Шон нетерпеливо тянул ее за руку.

— Пойдем, — поторопил он.

Они поспешно присоединились к собравшейся у могилы небольшой группе.

Теперь их окружали пустые, неопределенные, неулыбающиеся лица. Кое-где — слезы. Кое-где — завуалированное смущение. Энджела узнала одного или двух коллег Фионы, мужчину и женщину, с которыми Фиона и Джерри делили контору. Она поглядела на могилу: мягкая трава из стружки, призванная скрыть свежевыкопанную землю, выстроенные в два ряда складные стулья, на подставках — несколько букетов поникших цветов. Неподалеку Энджела увидела Черил, которая разговаривала с какой-то парой. Черил была в шикарном черном платье и темных очках. Энджела пожалела, что не захватила свои. Заметив их, Черил подошла.

Пока подъезжал катафалк, они коротко, вполголоса переговаривались на отвлеченные темы. Следом за катафалком ехал черный лимузин. Из него вышли трое: мать, брат и отец Джерри — он шел, опираясь на белую трость. Оба мужчины были в темных костюмах. Энджела заметила, что на миссис Стейнберг то же черное пальто, что и в больнице.

Трое мужчин в черной форменной одежде прикатили от катафалка к могиле закрытый гроб. Энджела увидела, что он был сделан из простого полированного дерева, с латунными ручками.

Садиться на стулья никто не хотел. Наконец удалось убедить нескольких женщин. Энджела села в первом ряду с краю, рядом с Черил. В сопровождении бледного молодого человека, псаломщика, появился высокий священник в очках. Псаломщик нащупал что-то внутри прикрепленной неподалеку к стене готического строения металлической коробке размером со шкафчик, и воздух неожиданно заполнила музыка — слащавый электронный перезвон, напомнивший Энджеле универмаг в канун Рождества. Только играли не «Колокольчики, звените», а гимн, который был ей знаком с той поры, как она училась в монастырской школе («Aeterne Rex»… или «Vexilla Regis»?). Гроб втолкнули на место, и помощник священника новым касанием руки оборвал музыку на середине. Священник начал читать по книге в красной обложке похоронную службу. Помощник и один или двое скорбящих отвечали. Стейнберги сидели, неподвижно глядя на гроб. Энджела уставилась себе в колени, пытаясь думать о другом. О своем нерожденном ребенке, о фильме, о пробравшейся в волосы матери седине, о первой встрече с Шоном, о первом школьном свидании, о рецептах любимых кушаний, о взлетевших ценах на золото, о копошащихся в пыли голубях — о чем угодно, кроме подруги, которая лежала внутри уродливого деревянного ящика, собранная в морге по кусочкам, как старая сломанная кукла… то, что от нее осталось…