Стивен Кинг - Кэрри

Обливаясь холодным потом, она лежала на кровати и глядела в потолок.

— Кэрри! Ужинать!

— Спасибо, (я не боюсь ее) мама.

Она встала, стянула волосы синей лентой и спустилась вниз.

Из книги Взорванная тень (стр. 59).

Насколько заметно проявлялся дикий талант Кэрри в детстве и что по этому поводу думала Маргарет Уайт с ее радикальными религиозными убеждениями? Очевидно, мы никогда уже не узнаем точно. Тем не менее, легко предположить, что реакция миссис Уайт была весьма бурной…

— Ты даже не притронулась к пирогу, Кэрри. — Мама оторвала взгляд от религиозной брошюры, что она штудировала, прихлебывая чай. — Я его сама испекла.

— У меня от них прыщи, мама.

— Прыщами Господь наказывает тебя, чтобы ты хранила целомудрие. Ешь.

— Мама?

— Да?

Кэрри наконец решилась.

— Томми Росс пригласил меня в следующую пятницу на выпускной бал…

Мама мгновенно забыла о брошюре и уставилась на нее с таким видом, словно не поверила своим ушам. Ноздри у нее затрепетали как у лошади, заслышавшей трещотку гремучей змеи.

Кэрри пыталась проглотить застывший в горле ком страха

(я не боюсь ее нет боюсь)

Но это удалось ей лишь отчасти.

— …он — хороший парень. Томми обещал заехать перед этим, чтобы представиться, и…

— Нет.

— …вернуть меня домой к одиннадцати. Я…

— Нет, нет и нет!

— …согласилась. И пожалуйста, пойми, мама, что мне пора уже… начинать ладить с людьми, пытаться, во всяком случае.

Я — не такая как ты. Да, я смешная — вернее, это в школе так думают. Но мне это не нравится. Я хочу попытаться стать нормальным человеком, пока не поздно, и…

Мама выплеснула ей в лицо свою чашку чая.

Нет, не кипяток, чай был чуть теплый, но Кэрри умолкла мгновенно. Она сидела за столом, словно парализованная, и капли янтарной жидкости стекали у нее по щекам и по подбородку на белую кофточку, где расползалось большое желтое пятно. Липкое пятно с легким запахом корицы.

Миссис Уайт вздрагивала от злости, лицо ее застыло холодной маской, и только ноздри еще трепетали. Неожиданно она запрокинула голову и закричала куда-то в потолок:

— Боже! Боже! Боже! — Челюсти смыкались за каждым словом, будто капкан.

Кэрри сидела, не двигаясь.

Мама встала и обошла вокруг стола. Ее трясущиеся руки с полусогнутыми пальцами походили в этот момент на хищные когтистые лапы. На лице — безумная смесь сопереживания и ненависти.

— В чулан! — приказала она. — Немедленно в чулан и молись.

— Нет, мама…

— Парни… Да, теперь и до этого дошло. После первой крови начинаются парни. Как поганые псы, как принюхивающиеся ищейки они идут на запах. Этот запах!

Она развернулась и наотмашь влепила Кэрри пощечину — словно щелкнул (о боже я так ее теперь боюсь) в комнате кожаный ремень. Кэрри покачнулась, но все же удержалась на стуле. Отпечаток ладони на щеке, поначалу белый, налился густым красным цветом.

— Вот тебе моя отметина… — Глаза миссис Уайт расширились до предела, и словно остекленели. Она часто, прерывисто дышала и говорила будто сама с собой, в то время как скрюченные пальцы вцепились Кэрри в плечо и подняли ее из-за стола.

— Я все видела. Все знаю. Да уж. Но. Я. Никогда. Этого. Не делала. Только с ним. Потому что. Он. Взял. Меня. Силой… — Она умолкла, и ее взгляд скользнул к потолку.

Кэрри оцепенела от ужаса. Мама вела себя как припадочная — казалось, на нее снизошло какое-то великое откровение, которое вот-вот ее уничтожит.

— Мама…

— В машинах… Да уж, я знаю, где они прибирают тебя к рукам. За городом. В придорожных мотелях… Виски. Этот запах… Они дышат на тебя этим запахом! — Голос ее поднялся до крика. На шее вздулись вены, а запрокинутая голова заходила по кругу, словно ее взгляд искал что-то на потолке.

— Прекрати, мама.

Слова вернули ее в некое туманное подобие действительности. Губы миссис Уайт раскрылись от удивления, и она замерла посреди кухни, будто пытаясь отыскать в этом новом мире что-то старое, знакомое, за что можно уцепиться.

— В чулан, — пробормотала она наконец. — Иди в чулан и молись.

— Нет.

Мама занесла руку для удара.

— Нет!

Рука застыла в воздухе. Мама уставилась на нее, словно не могла поверить, что она все еще там или все еще цела.

Ни с того ни с сего с подставки па столе поднялся противень с пирогом и, метнувшись через всю кухню, врезался в стену рядом с дверью в гостиную. По стене поползли фиолетовые потеки черничного варенья.

— Я иду на бал, мама!

Мамина перевернутая чашка подскочила и, просвистев у нее над ухом, вдребезги разбилась над плитой. Миссис Уайт взвизгнула и рухнула на колени, закрыв лицо руками.

— Дьявольское отродье, — простонала она. — Дьявольское отродье. Сатана…

— Встань, мама.

— Похоть и распущенность, искушение плоти и… — Встань!

Мама умолкла и встала, все еще держа руки над головой, словно собиралась сдаваться. Губы ее беззвучно шевелились, и Кэрри показалось, что она молится.

— Я не хочу с тобой ссориться, мама, — сказала Кэрри срывающимся голосом и с трудом заставила себя продолжить. — Но я хочу, чтобы ты не мешала мне жить своей жизнью. Твоя… твоя мне не нравится.

Она умолкла, испугавшись собственной смелости. Преступная мысль наконец-то вырвалась наружу, и это было в тысячу раз хуже, чем даже то самое Грязное Слово.

— Ведьма, — прошептала мама. — Недаром сказано в Святой Книге: Ворожеи не оставляй в живых. Твой отец делал Божью работу и…

— Я не хочу об этом слышать, — заявила Кэрри: когда мама говорила об отце, это всегда действовало на нее угнетающе. — Но я хочу, чтобы ты поняла: отныне у нас все будет по— другому. — Глаза ее блеснули, и она тихо добавила:

— Им тоже придется это усвоить.

Мама продолжала бормотать что-то себе под нос. Кэрри даже не почувствовала удовлетворения: развязка не оправдывала ее ожиданий, и от этого словно ком застрял в горле. Неуютное ощущение тяжести в животе не давало покоя, и она отправилась в подвал за спрятанным там свертком.

Конечно, так лучше, чем сидеть в чулане. Слов нет. Все, что угодно, только не этот чулан с голубым светом и удушливым запахом пота и греховности. Все, что угодно. Абсолютно все.

Она остановилась, прижав сверток к груди, и закрыла глаза, прячась от света тусклой голой лампочки, заросшей паутиной. Конечно же, Томми Росс ее не любит — на этот счет она не обманывалась. Тут, скорее, какая-то странная форма покаяния — понять это было не сложно. И откликнуться, согласиться. Ведь она лучше других понимала, что такое покаяние, — понимала всю свою сознательную жизнь.