Андрей Буровский - Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

— Тигролев?

— Ну да. Их в прошлом веке назвали пещерными львами, потому что кости находили при раскопках пещер.

— Как и пещерных медведей?

— Да. И как пещерных гиен, кстати. А он и не пещерный, и не лев. Это тигр, но близкий и ко льву тоже. У него грива маленькая была, темная, а полосы, как у тигра.

— А про полосы откуда? Их же на костях не видно.

— Зато на стенах пещер видно. Вообще-то, человек страшного зверя старался не рисовать, наверное, просто боялся.

— Игорь, помните, как у Чуковского:

А это — бяка-закаляка кусачая!

Что ж ты бросила тетрадь,

Перестала рисовать?

— А я ее «боюсь». Вы про это?

— Ну да, первобытный человек часто вел себя, как современный ребенок. Но хотя бы раза три он тигрольва нарисовал. Это очень мало, Паша! В пещерах тысячи рисунков, бывает и десятки тысяч. И все вкусные, мясные звери: быки, лошади, олени, мамонты. Из них изображений тигрольва — крупица. Но и этого хватает, чтобы знать — полосатый он был, полосатый.

— А в наше время его быть не может?

— Здесь — не может. А ближайший его потомок и есть, наверно, уссурийский тигр. Там у такого крупного хищного зверя кормовая база была. А тут, конечно же, нет.

— Как и у мамонта.

— Как и у мамонта. В общем, — безнадежно махнул рукой Андронов, — пустая все это затея. Не может в наше время быть здесь никакого мамонта.

— Зато места посмотрим! Отдохнем! — Теплов умел радоваться малому.

— А у меня вот какая мысль. — Андрей Лисицын оставался практиком. — Может, нам делать маршруты по рекам? Хоть какая-то привязка. А то — пойди туда, не знаю куда, принеси то…

— Но хоть знаем что! — перебил его Теплов. — Все идут и ищут мамонта!

— И его тропинки, следы, шерсть! — почему-то радовался Бродов.

Впрочем, более-менее понятно, почему. Потому что предстояло провести неделю в экспедиции, а не в городе, и ловить мамонтов, а не уголовный элемент.

— Так что будем делать, ребята? Надо ставить лагерь да начинать маршруты. Я почему предлагаю сходить к эвенкам? Они могут что-то знать…

— Про мамонтов! — радовался Теплов. Но этому смеялись уже меньше.

— К тому же до эвенков совсем близко, часа три ходу, — гнул свою линию Михалыч. — Пока вы ставите лагерь, мы с Женей успели бы сбегать. Вернемся и засядем в лагере. А две группы могут выйти по маршрутам одновременно. Одна поднимется по этой речке… по Коттуяху. Другая пойдет на север, до Исвиркета, и потом по нему.

— А сейчас вы, шеф, от нас отрываетесь?

— Если нет возражений, то да.

— Возражений-то нет, все логично. А на сколько вы идете, вот вопрос?

— Сейчас двенадцать часов дня. Думаю, к восьми вечера мы вернемся. За это время можно и лагерь поставить, и сделать пару маршрутов поближе.

— Например, к тем во-он холмам! Мы ведь потом в ту сторону не пойдем. Потом мы на север, на запад, а на юго-запад вроде ходить и не надо.

— И верно, сходите посмотрите. Состав отряда?

— Давайте я!

— Игорь, а может, пока меня нет, ты и побудешь за начальника?

— Побуду, почему нет…

— Тогда смотри: наверное, эту палатку…

Тут начался разговор уже несравненно менее увлекательный, почти полностью сводимый к тому, что куда ставить, кто варит ужин и обед и кто сползает на сопки и посмотрит, что тут вообще за местность.

А через полчаса Михалыч с Женей шли вдоль берега Песпея. Идти было нетрудно. Под пятью-шестью сантиметрами мха начинался сплошной лед. Местами, особенно в низинках, лед выходил на поверхность, и как раз там нога скользила. Но чаще всего сапог уходил на сантиметр или на два в мягкую почву, иногда выбрасывал какие-то легкомысленные фонтанчики, словно вода разбегалась в разные стороны. Дали были ясные, прекрасно видно на десятки километров. На западе и на юге горизонт закрывали горы, вернее — сперва холмики, не больше, а уже над холмами торчала иззубренная сине-сиреневая линия настоящего угрюмого хребта.

Над озером взгляд свободно пронизывал три десятка верст, упираясь уже в сопки на той стороне. Видны были и сами сопки, с их нежной, салатной опушкой лиственниц, с рыжими и бурыми откосами. Видны были и облака, переваливавшие через сопки, выкатывающиеся к озеру. Вот на юг перспектива не просматривалась: как ни редко стояли лиственницы, на расстоянии они закрывали горизонт не хуже любой лесной чащи.

Говорили о мамонтах и вообще о перспективе найти неизвестных науке животных, о жизни вообще, в том числе и о перспективе Жени поступить в МГУ. С одной стороны «за» были несомненные способности. А с другой стороны, «против», — патологическая лень.

На третьем часу ходьбы стали попадаться тропинки. Кто-то много раз ходил по одному месту, выбивая ягель. Сначала тропки были маленькие, узкие, потом все основательней и шире. Папа и сын всякий раз выбирали те, которые пошире, иногда спорили.

Солнце сделало вид, что собирается садиться. В стороне, метрах в стах, показалось оленье стадо. Двадцать-тридцать животных мирно паслись, не обращая на людей внимания. У эвенков олени ручные: эвенки живут в тайге, где еще надо найти пастбища, и разводят небольшие стада, не для еды, а чтобы ездить верхом, возить грузы. Эвенки ухитряются даже охотиться верхом на оленях.

Вот у ненцев оленей много, они оленей и едят, и доят. По открытым просторам тундры бродят тысячные стада, и животные из таких стад знают человека плохо, боятся его. Так же и лошади в тысячных табунах у монголов, и коровы, и буйволы на колоссальных австралийских фермах — эти домашние животные ведут себя, как дикие.

Над лиственницами колыхался дымок, уже совсем близко.

— Ну, здравствуй! — вдруг произнес кто-то сбоку.

Под лиственницей, самое большее метрах в двадцати, притулился старичок. Что старичок, видно было по волосам, белым и длинным, ниспадавшим на плечи. А в остальном ни поза, ни походка, ни жесты мужичка считать его старцем не позволяли, ну никак. Мужичок пристроился под лиственницей, присел на корточки и раскуривал огромную трубку. Лицо его с шумом сокращалось, как мехи, пока не повалил из чашечки дым.

— Геологи? Знакомиться будем! Улукан зовут! Можно Николай! — сказал старичок, постукивая себя по груди, вдруг гости не поймут, кого здесь зовут Николаем. Быстро поднялся он из своей позы — страшно неудобной с точки зрения европейца.

— Не геологи. Геоморфологи. Что ищем — расскажем. Михалыч зовут, Женя зовут.

Старичок покивал умным словам, пригласительно махнул рукой:

— Пошли в дом, чай будем пить.

Три чума и палатка стояли буквально в полукилометре от пастбища: это и был весь поселок, тот дом, в который звал старик. И жили здесь две семьи, связанные родством. Улукан Лелеко был здесь самый старый, а значит — самый главный. Остальные были его родственники: сын с женой, младший брат с женой, внуки — старшие и младшие, числом до пяти, от пятнадцати до трех лет.