Заря коммунизма (СИ) - Маргарита Вольная
На краткий миг Люда заволновалась. Но лишь на миг — горящие глаза председателя, честные, одухотворённые, так и манили за собой.
Девушка несмело забралась на сено и робко поджала под себя ноги. В потемневшем кустарнике пел соловей, в траве стрекотали кузнечики, а призрачные мотыльки лихо носились по воздуху.
— Значит, ты бы очень хотела построить коммунизм?
— Да, конечно. Для этого мы и работаем…
— И поддерживала бы его всеми силами?
— Конечно!
— И ты… — понизил голос мужчина и придвинулся к ней, — хотела бы моей помощи?
— Да…
Константин Петрович улыбнулся, задержал на девушке удивительно понимающий взгляд и вдруг набросился на неё.
Она закричала.
В кустарнике затихли соловьи, кузнечики остановили свою трель, а чудные мотыльки исчезли, будто их и не было…
Люда из 9 «Б» лежала на невысоком стоге сена, а над ней старался Константин Петрович. Он стонал и вздрагивал от удовольствия, а она безвольно смотрела в небо. Неужели это всё? Неужели её мечты о светлом будущем, где каждый будет уважать друга и стремиться к общему благу пошли прахом? Но ведь в школе её учили быть храброй, доброй, помогать другим, отдавать всего себя служению обществу! И она отдавала… В прямом смысле этого слова. А как же общество? Разве оно сделало хоть что-нибудь, чтобы она, Люда Новосёлова, не оказалась здесь, на краю колхозного поля на колкой подстилке мёртвой травы?..
Шею жгло огнём, тело крутило и ломило, а осознание происходящего никак не вязалось с действительностью. Школьница застыла — от ужаса, от боли, от предательства. Председатель пил её кровь как животное, но был человеком, он смаковал и не пытался скрыть торжество. Затем он оторвался от шеи и закрыл от наслаждения глаза. Губы, обагрённые кровью, дрожали, лицо светилось от блаженства, но где-то завыла собака, и мужчина вскочил.
— Ничего, девочка, это пройдёт, — совершенно иным тоном проговорил он, достал ярко-красный платок-паше из кармана и принялся вытирать шею Людмилы. — Когда ты восстанешь, то поймёшь, о чём я говорил. Сама поймёшь, и будешь действовать! А пока полежи, отдохни, приди в себя. Скоро мы будем претворять в жизнь нашу мечту об идеальном обществе!
Константин Петрович забрал платок, пиджак, посмотрел на небо, вздохнул, будто только что случилось обыкновенное и очень приятное дело, и скрылся за кустарником.
А Люда продолжала лежать на сене. Где же её девочки? Где учительница и другие ребята? Почему они бросили её и позволили председателю сделать такое? И кто он сам? Не убийца, не умалишённый… Размышления прервал озноб. Дикий, тягостный, высасывающий все силы. Паника накрыла девушку страшной волной и утащила в безысходную черноту.
Глава 11
— Маша, девочки вернулись? — спросила Валентина Михайловна, когда столкнулась со школьницей на крыльце интерната.
— Нет, не вернулись.
— Что-то мне неспокойно. Скоро стемнеет, а их нет. Ладно, подожду ещё немного и сама за ними схожу.
— Возьмите и меня, — попросила ученица.
— Посмотрим.
Женщина вошла в интернат и глухо застучала каблуками по деревянному полу, а девочка вышла на улицу и села на толстый пень, что стоял неподалеку. Свежий июньский воздух настойчиво выдувал из головы тревожные мысли, но, когда Маша заметила в конце дороги Лиду и Иришу, сердце взволнованно забарабанило.
— Где Люда? — подбежала девочка к одноклассницам, не в силах ждать на пне.
— Разве она не вернулась? — спросила Козичева.
— Нет, но вы же пошли к ней после ужина?
Ириша виновато потупилась, а Лида с вызовом взглянула на Машу.
— Вы не ходили на поле?! — всё поняла та.
— Мы встретили Тоню… — тихо ответила Сидорова.
— Харитонову?
— И поболтали с ней немножко…
— Немножко — это сколько? — сильнее заволновалась девочка.
— Каких-то пару часов!
— Пару часов?!
— Да чего ты блажишь! — шикнула Лида на Машу. — Да, мы задержались, но потом сразу пошли на свёклу. Людки там не было. Мы подумали, что она ушла в интернат. А тут ты сидишь караулишь!
— Вот теперь я бы прочитала лекцию о правильном поведении!
— Ой да брось!
— Ты же сама говорила, что надо ей помогать! — с нажимом проговорила Маша.
— Ну так случилось!
— Надо рассказать Валентине Михайловне… — прошептала девочка и уже развернулась, как Лида больно схватила её за предплечье.
— Ириша, ты иди, а мне надо нашей фифе пару слов нашептать.
Сидорова удивлённо посмотрела на одноклассниц, пожала плечом и направилась дальше по дороге. Когда Маша и Лида остались одни, они долго молчали. Но где-то раздался лай собаки, и Козичева заговорила:
— Может, ничего и не случилось, может, она к матери зашла или точно так же встретила кого-то из ребят?..
— Как вы могли оставить её одну?
— Ты уж не строй из себя! — возмутилась Лида. — Тонька такая расстроенная была… Ходят слухи, что ей медаль не дадут…
— Как это? Почему?
— Ясно почему — в колхоз не пошла.
— Но она же отличница! — удивилась Маша. — Разве так можно?
— Без понятия.
— Может, просто сплетни?
— Дыма без огня, как ты знаешь…
— Нет, это точно сплетни…
— Считай, как хочешь.
Маша задумалась. Комсомол поддерживал учёбу, поощрял её, к ней призывал, и тот же комсомол с лёгкостью обесценивал старания Тони только потому, что она отказалась подчиниться. Значит, слепое смирение важнее лелеемых ценностей? Значит, тех, кто проявляет волю, надо наказать, чтоб не повадно было? Так к какому светлому будущему мы стремимся, если там сплошная фальшь? Говорят и обещают одно, но с лёгкостью меняют мнение, как только человек захотел немножечко изменить траекторию движения. Да и какую траекторию? Всего-то — одной единственной своей жизни.
— Маша, Ма-а-аш, нам надо Люду найти, — вернула девочку на землю Лида.
— Сходим к ней домой?
— Ты что?! И подставим Валентину Михайловну?
— Точно… Я об этом не подумала…
— Видимо, и правда придётся всё ей рассказать. Ох и влетит нам с Иришей…
— Главное, чтобы с Людой всё было в порядке.
Девочки поспешили в интернат и едва переступили порог, как встретили взволнованную учительницу. Она торопилась на улицу, но, когда заметила своих учениц, моментально застыла. По их каменным лицам она быстро всё поняла и тихо сказала:
— Лида за старшую. Мы с Машей идём искать Люду.
— Пусть лучше Ириша останется, а я вам помогу… Втроём быстрее отыщем, — попросила Козичева.
Валентина Михайловна не спорила — сейчас она находилась в таком ужасном состоянии, что была готова согласиться практически на всё.
Колхозное поле стыло под темнеющим небом. Ширина и размах превращали его в плацдарм для ужасных дел. И об этих делах ежесекундно думали учительница и ученицы. Они продвигались в глубину, не уставали вертеть головами и вздрагивали от любого звука, что
