Джексон Пирс - Красные сестрицы

— Прекрасно, мы поселились в наркопритоне, — говорит Сайлас, когда жилец плотно захлопывает дверь.

Когда мы добираемся до последнего этажа, мышцы молят о пощаде громче Баламута. Под нами долбит музыка, такая громкая, что кажется, будто она играет прямо у нас на лестнице. Сайлас ставит сумки на пол и лезет в карман за ключами, но в этом нет никакой необходимости — я опираюсь на косяк, и дверь с грохотом распахивается.

— Что ж… — тянет Скарлетт и входит в квартиру.

Мы с Сайласом нерешительно топчемся на пороге, переглядываемся и следуем примеру сестры.

Вся квартира — огромное помещение под жестяным куполом крыши. Наши шаги звучат гулким эхом, как будто мы в музее. Стены усеяны мелкими гвоздиками, на которых до сих пор болтаются обрывки плакатов, а один угол заполнен вырезанными из журнала фотографиями девушек разной степени обнаженности. Окна огромны, но некоторые из них треснули, а в иных рамах и вовсе нет стекол. Воздух в квартире сырой и затхлый, как в подвале. Снаружи, на проржавевшей пожарной лестнице, свалены горшки с давным-давно засохшими цветами.

Находится и что-то вроде мебели. В алькове стоит остов кровати, которой самое место в шестидесятых. Есть еще круглый обеденный стол, кстати, довольно приличный, если бы не неоново-розовое граффити на дубовой столешнице. Обветшалый коричневый диван выглядит удобно, но я на него не сяду, пока его не накроют десятком-другим пледов… Сайласу придется спать на этом уродце.

Судя по всему, квартира вызывает у Сайласа легкое отвращение, а Скарлетт… Скарлетт есть Скарлетт. Баламут наконец перестал рычать и теперь охотится на тараканов и вынюхивает мышей, а я тем временем распаковываю сумку с кухонной утварью, опасаясь что-либо ставить в буфет. Скарлетт и Сайлас прислоняют к стене матрас и по очереди выколачивают из него пыль веником. Перед альковом вешают занавеску в цветочек: там будем спать мы со Скарлетт.

Три часа спустя квартира все еще выглядит чудовищно, хотя теперь здесь нет сигаретного пепла на столе и разбросанных пивных бутылок. С улицы доносится остервенелый собачий лай.

— Пойду заплачу за квартиру, — говорит Сайлас, обведя комнату равнодушным взглядом.

— А я раздобуду денег и отдам тебе нашу часть, — добавляет Скарлетт.

Я отворачиваюсь — не хочу знать, что из бабушкиных вещей сестра продает на этот раз.

— Ты с нами, Рози? — спрашивает Сайлас и облокачивается на один из железных столбов, подпирающих крышу.

Надо пойти, потому что Скарлетт обязательно захочет отправиться на охоту, недаром же у нее на поясе топор висит. Если честно, сейчас мне совсем не до охоты. Я скучаю по дому. Надо же: сколько лет я мечтала о жизни за пределами Эллисона, а теперь, в Атланте, жажду вернуться в наш крохотный городок.

— Нет, лучше останусь и закончу раскладывать вещи, — отвечаю я.

Скарлетт кивает и смотрит на меня долгим оценивающим взглядом — видно, заметила мое разбитое состояние.

— Хорошо. Держи ножи при себе, даже здесь. — Она передает мне пояс, к которому надежно прикреплены оба ножа с костяными рукоятками.

Сайлас ласково мне улыбается, и они со Скарлетт выходят. Дверь за ними захлопывается. Шаги гулким эхом звучат на лестнице, наркоман снова выглядывает из своей квартиры. Я вздыхаю, сажусь на стул, закидываю ноги на ящик с инструментами. Кажется, раньше он принадлежал папаше Рейнольдсу.

— Не глупи, Леони, — сказал папаша Рейнольдс, выгружая инструменты из кузова древнего пикапа.

В волосах у него застряла стружка, комбинезон перемазан древесной смолой.

— Дом для мужчины, ну и для женщины — это крепость.

— Из этого не следует, что ты должен работать на меня задаром, — ответила ему бабуля Марч, скрестив руки на груди.

— Но ведь я твой верный слуга, моя королева, — с ухмылкой парировал папаша Рейнольдс.

Они были примерно одного возраста, и в отношениях между нашей бабушкой и отцом Сайласа всегда проглядывала определенная дружеская игривость. Теперь мне вовсе неудивительно, что они получали удовольствие от общества друг друга. Мать Сайласа, Селия, умерла, когда мальчику было восемь, а брат папаши Рейнольдса (кстати, единственный из его близких родственников, кто остался в Эллисоне), Джейкоб, был настолько моложе него, что больше походил на еще одного ребенка. Папаша Рейнольдс нуждался в поддержке и участии бабули Марч, пусть даже с ним бабушка разговаривала тем же менторским тоном, что и с нами.

Я глажу Баламута и устало разглядываю ржавые трубы на потолке. Интересно, что бы сделал Сайласов отец, чтобы привести это место в порядок? С улицы, из полуразрушенной церкви доносится колокольный звон, отмечающий время — резкий металлический звук, который не умиротворяет, а раздражает. Баламут шипит, а я глубоко вздыхаю. Даже папаша Рейнольдс вряд ли смог бы сделать крепость из этой дыры. Но кто знает, вдруг это получится у Сайласа…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СКАРЛЕТТ

Везде в этом городе я чувствую присутствие фенрисов: они оставили свой след на каждом углу, прошлись по каждой дорожке. Улицы — мешанина из стали, стекла и людской массы. Все совсем не так, как в Эллисоне. Меня не разглядывают прохожие. Люди здесь вообще никого не видят: они глядят прямо перед собой и бегут куда-то, сломя голову, как будто речь идет о жизни и смерти. Полагаю, это нас объединяет.

В ломбарде грязно. Здесь целая толпа народу с вещами, пропахшими чужим жильем: кондиционером для белья, сигаретами, кухонными приправами. Я протискиваюсь в начало заведения, где скучающая мужеподобная дама смотрит на маленьком телевизоре «Шоу Джерри Спрингера». Через несколько минут, заложив пару браслетов, выхожу из ломбарда с тонкой стопкой банкнот в руках.

Сумерки в городе бесконечны: с заходом солнца на улицах зажигаются миллиарды огней, все освещено сиянием неоновых вывесок, огнями кинотеатров и уличными фонарями. Из-за этого теряется счет времени, потому что я не могу определить по солнцу или по луне, насколько припозднилась. Без всякого умысла спускаюсь на платформу метро, разглядываю по пути затейливое граффити, потом ищу в карманах какую-нибудь мелочь — подать старому негру, который барабанит по перевернутым ведрам. Лицо у него покрыто шрамами, почти как мое, но вряд ли его отметины оставил волк.

— Ох, доченька, это твой парень такое с тобой сотворил? — спрашивает старик, уставившись на мои шрамы, не до конца скрытые одеждой, глазной повязкой и волосами.

Странно, но его беспардонность гораздо приятнее, чем косые взгляды прохожих и ужас в глазах девушек с милыми, не обезображенными личиками. Старик сразу дал понять, что заметил меня, и прятаться от него я не стану.