А. Мурэт - Королева Виктория — охотница на демонов

«Вынужденное», — подумала она, улыбаясь, когда прикладывала свою восковую печать. Посмотрим, кто на самом деле будет вынужден.

За те недели, которые предшествовали визиту, окружающие заметили перемену в настроении Виктории: она позволяла себе резкость и нетерпение по отношению не только к персоналу, но и к своим министрам. Она знала, что так нельзя, но предпочла не доискиваться причины, ибо для нее это сводилось к одному: ее просто мутило от страха. Нервы напрягались все сильнее с каждой неделей, днем и часом по мере приближения ее гостей.

Вот поэтому в тот самый день, когда добавилось еще и беспокойство из-за разбитых окон, она и пребывала в таком весьма мрачном расположении духа, в молчании совершая свою прогулку в сопровождении Лезен. Неизвестно, что могло бы ждать несчастного пажа, который приближался к ним по дорожке, по периметру окружавшей дворец. Он быстро откланялся баронессе Лезен, затем отвесил более глубокий поклон Виктории и протянул ей письмо, на котором виднелась печать ее дяди Леопольда, короля Бельгии.

Это было то самое известие, которого она ожидала.

Гнев сменился на милость, прежде чем Виктория попросила пажа распечатать письмо. Содержание его она уже знала в своем сердце.

— Как я и ожидала, Лезен, — сказала она баронессе, — они вот-вот прибудут.

Баронесса, которая втайне не очень-то одобряла эту связь, растянула губы в вежливой улыбке.

— Когда же, Ваше Величество? — промолвила она.

Виктория глянула на нее. «Сегодня вечером, — сказала королева. — Они приедут сегодня вечером, Лезен».

Когда они продолжили прогулку, Виктория посмотрела на окна дворца — туда, где были комнаты ее матери. Там, неотрывно глядя на нее, стояла герцогиня, и даже с такого расстояния на ее лице ясно читалось выражение материнского упрека.

Рядом с матерью стоял Конрой, его черные глаза были также устремлены вниз, на нее; лицо оставалось непроницаемой маской.

XII

Виктория ни за что не смогла бы забыть тот момент, когда она поняла, что влюбилась, где именно это случилось, что на ней было надето, и что она почувствовала — это было такое сладостное ощущение, которое не походило ни на одно из переживаний, случавшихся с нею ранее.

— Ваше Величество, — раздался звучный голос мажордома, и королева непроизвольно сглотнула, машинально скользя руками по складкам платья: она (естественно, позади нее Лезен) стояла на ступенях Букингемского дворца, поджидая гостей. — Их сиятельные Высочества герцог Саксен-Кобург и Гота Эрнест и принц Саксен-Кобург и Гота Альберт.

Звук их шагов перекрывал, как ей казалось, все пространство лестничного зала. (Она не забыла поднять голову, чтобы придать королевское достоинство своему подбородку, однако безуспешно пыталась унять нервную дрожь.)

И вот он здесь и скоро будет перед нею.

Внезапно она почувствовала себя совершенно обессилевшей. Секунду-другую ей хотелось уцепиться за баронессу — такая была слабость в коленях, что впору было опуститься на ступеньки.

Ибо он был прекрасен. Пока он поднимался по лестнице — блестящий молодой человек, в мундире, со шпагой на боку, в высоких сапогах из сафьяновой кожи, — она буквально впивалась глазами в каждую деталь его облика, в эти блестящие голубые глаза и стройную фигуру. В прошлую встречу он показался ей несколько тщедушным, а вот теперь бросались в глаза его широкие плечи в контрасте с тонкой, гибкой талией. При виде Альберта у нее просто захватило дух — картину довершали необыкновенно элегантные усы, так хорошо подчеркивавшие его изящно очерченный рот и точеный нос…

Виктория все же сохранила присутствие духа. Единственное, чем она выдала охватившее ее сильное волнение, был легкий поворот головы в сторону Лезен, сопровожденный фразой: «Что такое, Лезен, у меня сердцебиение».

Они поднимались вместе. Эрнест чуть впереди и подошел к ней первым; опустившись на одно колено, поцеловал протянутую руку. Потом настал черед Альберта. Его сапоги скрипнули, когда он опускался на колено. Их глаза встретились, и ее сердце растворилось, растаяло во взгляде принца.

— Ваше Величество, — сказал он.

Это произошло именно тогда. В тот самый момент.

— О, Лезен, полагаете, он тоже меня полюбит? — вопрошала она позже, уже в своих апартаментах, когда баронесса готовила ее для вечернего выхода к ужину.

— Уверена, так и будет, Ваше Величество, — сказала баронесса в несколько более церемонной манере, чем это было ей свойственно, и Виктория, как ни была она захвачена радостными чувствами, уловила некую принужденность в ее фразе.

— Тогда мы должны удостовериться в этом, — молвила королева, — я буду выглядеть настолько великолепно, что он не сможет мне сопротивляться, и ему придется кружить и кружить меня в танце. — И она тут же показала, что имела в виду, кружась по комнате и прижимая к своей груди воображаемого Альберта.

Естественно, когда настоящий Альберт не смог появиться на ужине, разочарованию Виктории не было предела. Молодые люди пересекли Ла-Манш на колесном пароходе. Их багаж еще не прибыл во дворец, и они послали курьера с сообщением, что чувствуют себя неловко, поскольку «для официального ужина одеты неподобающим образом». Лорд Мельбурн как-то вскользь, по ее мнению, доложил, что гости почтут их своим присутствием после ужина. И Виктория первой начала вальс в паре с Альбертом, который держался очень хорошо и ничуть ее не разочаровал.

Когда они общались в последующие дни, она обнаружила, что он не только пристрастился к поэзии Байрона, но и на фортепиано играл не хуже, чем танцевал: она слушала, как он исполнял сонаты Гайдна. Они гонялись друг за другом в большом лабиринте в Виндзоре. Они вместе отправлялись на конные прогулки, и когда пошел дождь, укрылись под деревом и хохотали, так как все равно промокли. Они гуляли и разговаривали, и впервые в своей жизни она чувствовала, что беседует с тем, кто полностью ее понимает. Он обращался с ней на равных, без лести, подобострастия или услужливости. Он так красноречиво говорил о реформе, о том, как именно монархия могла бы принести пользу простым людям, улучшив условия их жизни. Он рассуждал об этом с такой искренней и задушевной убежденностью. Он немного жестикулировал и пристально смотрел на нее, когда говорил, и его взгляд выражал страстность и интеллект.

— Что же общего у королевы с подобными делами, Альберт? — спросила она, отчасти с насмешкой, но и с желанием видеть перспективы этого реформаторского рвения.

— Хорошо, — сказал он с ровной интонацией (немецкой интонацией, столь родной и любимой ею), — если Вы простите мне мою дерзость, — она кивнула, улыбаясь, — то я выскажу свое мнение: это долг монарха, чтобы обрел свой голос простолюдин, существо низкого происхождения, рабочий человек, ибо если это не сделает король — или королева, — то тогда кто?