Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк

Воцарилась тишина, такая густая и всеобъемлющая, что не хотелось разрушать её ни единым звуком. И в этом ватном оцепенении раздался тупой монотонный звон падающих монет. Тускло поблёскивая, медные и серебряные кругляши ударялись о каменный пол, некоторое время плясали на нём, а затем замирали, лукаво и соблазнительно притаившись возле ног остолбеневших прихожан.

От былого спокойного благодушия седобородого старца не осталось и следа, он замахал руками, затопал ногами, брызгая слюной, распаляясь, завопил неожиданный фальцетом:

– Люди! Кого вы слушаете?! Это – опасный сумасшедший! Он одержим дьяволом!

– Правда?! – Вскричал и Равви, – Я безумец? Тогда исцели меня! Давай! Прочти молитву, чтобы я стал таким же спокойным и праведным, как ты! Не можешь? Потому что ты давно забыл, что молиться надо в духе и истине, за закрытыми дверями, с плотно опущенными шторами! Превратил храм в базар, богослужение – в дешёвый фарс! Всевышнему нужны не дворцы, золото и трупы животных, а чистые души, но их давно здесь нет!

– Убирайся, безбожник, безумец! Тебе и твоим бродягам место в доме для душевнобольных! – Вопил священник.

– Не смей мне приказывать! Я не в твоём доме!

– Вон отсюда, все – вон!

– Вон! Вон! – Эхом пронеслось по головам, прокатилось по стенам. Толпа стала напирать. Одни потрясали кулаками и выкрикивали Равви проклятия, другие, напротив, хватались за одежду, называли его пророком и молили о спасении. Завязалась свара. Толпа вынесла нас из храма.

Какой-то оборванный старик с неживыми затянутыми тусклой белесой плёнкой глазами бросился под ноги Равви, судорожно хватаясь за край его одежды.

– Папаша, – окликнул я, принагнувшись, – ты бы отполз от греха в сторонку – затопчут…

Но упрямый старик продолжал цепляться за Равви и бормотать:

– Святой человек! Верни мне зрение! Я хочу перед смертью увидеть солнце…

– Батя, – тщетно попытался я убедить старика, – солнца сейчас нет, на небе тучи…

– Давай, парень, покажи, на что ты способен! – выкрикнули из толпы. – Сделай так, чтобы старик прозрел, тогда мы поверим, что ты Пророк!

– Верно, верно! – подхватили нестройные голоса.

– Не смейте ставить мне условия! – звучно проговорил Равви. – Если я делаю что-либо, то не из страха и не по принуждению…

Неожиданно воцарилась тишина. Притихли те и другие. Толпа сомкнулась, затаившись в ожидании. И было в этом молчании нечто нехорошее, зловещее. Такое обманчивое затишье бывает перед ураганом. А в следующий миг тебя сбивает с ног, закручивает, как щепку, и тогда – держись…

Равви поднял вверх правую ладонь, а затем медленно опустил её на голову старика.

«Сейчас нас будут бить по-настоящему… – меланхолично подумал я, тщетно ища глазами среди сомкнутых плеч и локтей лазейку для отступления. – Этот отпуск мне надоел, хочу на работу…»

Горячий полуденный воздух всколыхнулся и зазвенел от пронзительного вопля старика и дружного выдоха десятков грудных клеток.

– Боже мой, – вопил старик, – я вижу, вижу!

Он вертелся во все стороны, призывая людей в свидетели сотворённого чуда. По сморщенным дряблым щекам лились слёзы, смывая остатки белесой пелены, и под ней влажно блестели голубые, как у младенца, радужные кружочки с чёрными точками зрачков.

– Иди с миром, – уже тихо и немного устало произнёс Равви, но старик принялся неистово кланяться ему в ноги и даже попытался поцеловать края стоптанных сандалий. Равви смущённо уворачивался, и со стороны это напоминало ритуальный танец.

Внезапно прокатился многоголосый восторженный рёв, словно затрубило стадо.

Из кучки изгоев мы моментально превратились в героев. К Равви протягивали руки, норовя коснуться края одежды. Женщины подталкивали детей. Под ноги летели пальмовые ветви. Кто-то содрал с себя рубаху и тоже бросил на землю под ноги Равви, его примеру последовали другие. Мы шествовали по живому беснующемуся коридору, попирая подошвами зелёные листья, грубый лён и тонкий шёлк. Толпа слилась в одно многолицее, многорукое, многоголосое животное, кричащее, ревущее, трубящее:

– В храм! Пусть говорит! Он – наш Учитель! Пророк! Мессия!

У меня кружилась голова, звенело в ушах. Я понимал, что это безумие, но оно было сладостно. Я смотрел на взволнованные лица, восторженно блестящие глаза, взмывавшие в приветствии ладони и неожиданно почувствовал, что поддаюсь всеобщей радости, из стороннего зрителя на чужом празднике превращаюсь в полноправного его участника. Моё сердце бешено колотилось, в груди трепыхалось, рот помимо воли растянулся в дурацкой улыбке.

Но на пороге снова выросли разъярённые священнослужители. Впереди, потрясая кулаками, возвышался побагровевший седобородый, и полы его длинных одежд трепались и хлопали на сквозняке как стяги боевых знамён.

– Ты никогда больше не зайдёшь в храм!

Толпа возмущённо загудела как разворошённый пчелиный улей.

– Я сказал: прочь отсюда, наглая чернь! Всех, кто слушает безбожные речи этого юродивого ожидает геенна огненная!

Люди, замялись, топчась на месте.

– Перед Богом все равны: богатые и бедные, цари и чернь, священники и юродивые – все предстанут перед единым судом, Высшим судом. Так сказано в Писании, – отозвался Равви. – Как же ты можешь решать, кого что ожидает? Или вы, священники, думаете, что имеете особые права на Бога? Где вы их купили?

По толпе пробежал смешок.

– Открою вам секрет: Бог не принадлежит никому: ни царям, ни священникам, ни иудеям, ни римлянам, ни грекам! Даже миру нашему не принадлежит, ибо были, есть и будут сотни иных миров! И вместе с тем, он принадлежит каждому из нас! Бог – бессмертный дух, всеобъемлющий высший разум, свет мира, добра и любви! И все мы – Его дети.

– Замолчи! – перекрикивая толпу, завопили стоявшие в дверях священники, – не смей здесь проповедовать свою ересь! Стража! Где стража?!

Толпа взволновалась ещё сильнее. Теперь она напоминала перегороженнную плотиной реку. При упоминании о страже часть отхлынула назад, остальные продолжали упорствовать, но уже не столь активно.

– Успокойтесь, я всё сказал. – улыбнулся Равви. – Я ухожу. Здесь давно нет ничего святого. Однажды этот храм рухнет, не останется камня на камне.

А стража уже торопилась, прокладывая дорогу дубинками и тумаками. Их было много. Гораздо больше, чем показалось вначале. Их красные плащи заполонили площадь. Какая-то тётка дико взвизгнула мне в ухо. Толпа дрогнула, развалилась на несколько частей, ломанулась в разные стороны. Равви и его спутники остались где-то сбоку. Я попытался пробиться к ним, но тщетно: человеческий водоворот сметал всё на своём пути.

Неожиданно к топоту и выкрикам добавился новый звук: громкий отчётливый стук, словно заклацали одновременно десятки камней. Звук приближался, нарастал и вскоре обрёл вполне понятные очертания. На площадь с разных сторон наперерез бегущим вылетели конники. Толпа смешалась. Раздались дикие вскрики, ржание и свист, каковой издаёт рассекающая воздух плеть. Бравые всадники охаживали мечущихся людей сверху палками, копьями и плетьми. Вдруг прямо надо мной взметнулись копыта, в лицо прянула конская морда с диким фиолетовым глазом и клочьями пены на взмыленных губах. Я сжался, инстинктивно выбросил вверх руки, прикрывая голову. В ту же минуту сверху раздалась брань, свистнула плеть, обожгла правое плечо. Я шарахнулся в сторону. Бегущая передо мной женщина обернулась, дико взвизгнула и упала с рассечённым лбом. Я нагнулся к ней. Она не шевелилась. У меня снова появилось ощущение жуткой нереальности происходящего. Я поднялся, на ватных ногах прошёл по опустевшей улочке, прислонился к стене. И тут меня вытошнило, прямо вывернуло наизнанку. Я побрёл вперёд, не узнавая местности, вдоль серых стен с узкими прорезями бойниц-окон. Неожиданно из одного окна какая-то идиотка выплеснула ведро вонючей воды, окатив меня с головы до ног. Потом пригляделась и крикнула: