Ганс Эверс - Пражский студент

— Что это? — спросила она. Он протянул руку, коснувшись пальцами стекла. Она посмотрела в зеркало, на него, вновь в зеркало — и вырвалась из его рук, душераздирающе закричала и упала в глубокий обморок...

Он опустился перед ней на колени, вслушиваясь в ее слабое дыхание. Но тут на ковер упала чья-то тень. Он поднял голову и увидел Другого — в неизменной старой бекеше и шапке, надвинутой на брови.

— Прочь! — рявкнул Балдуин, вскакивая. — Здесь тебе нечего делать, проклятый!

Другой спокойно ухмыльнулся.

— Уйдем вместе! — сказал он с вежливым поклоном и указал на балкон.

И Балдуин почему-то не посмел возразить или оказать сопротивление. Он быстро выскочил на балкон, спустился по легкой лестнице, а внизу обернулся: двойник уже был перед ним.

Волосы встали дыбом на голове Балдуина. Он шагнул назад, — двойник исчез...

Балдуин бросился прочь. По рассветному парку к ограде, трясясь от ужаса... Миновал пруд с лебедями, аллею меж двух живых изгородей. Всюду ему мерещились крики и злорадный смех. Он не смог открыть ворота и полез через ограду. Ворота вдруг беззвучно растворились сами, когда он уже спрыгнул на землю...

Балдуин помчался, не смея оглянуться. Он забежал в лес. Потерял шляпу. Волосы падали ему на лоб, закрывая глаза.

Утренний ветер гулял в кронах деревьев. Слышался далекий собачий вой и карканье ворон. За каждым деревом Балдуину чудились хрусткие шаги.

Он достиг берега Влтавы. Позабытая кем-то лодка, кое-как привязанная, качалась на волне.

Балдуин отвязал лодку, схватил весла. Сильными взмахами погнал лодку к противоположному берегу. Вдали золотились башни и крыши Праги.

Он был уже на середине реки. Совсем близко виднелись рыбачьи домишки, сохнущие на ветру сети и развешенное белье.

И вдруг за рулем выросла фигура двойника...

Балдуин закричал, бросил весла, потом вскочил и прыгнул в воду. Он всегда был хорошим пловцом. Опередив лодку, он рассекал воду мощными руками.

Но у берега силы стали ему изменять. Намокшая одежда стесняла движения. Напрягая последние силы, он добрался до каменных ступеней набережной. Вылез — разбитый, измученный страхом и бегством. Тяжело дыша, пошатываясь, стоял он на каменной плите. Но перед ним опять, усмехаясь, маячил проклятый двойник.

* * *

И опять несся Балдуин по безлюдным улицам. Зубы его стучали, вода все еще лилась с его одежды, оставляя за ним на мостовой мокрый след.

Не сбавляя скорости, он добрался до своего квартала. Озноб сотрясал все его тело. Уже перед самым домом улица проходила через церковную площадь, а потом вверх вела крутая каменная лестница между двух высоких оград. Балдуин из последних сил преодолел подъем, держась левой стены. А справа, неотступно, хлюпали рядом мокрые шаги Другого — как эхо.

И вот конец лестницы и его особняк уже виден за парой маленьких домиков на грязной улочке. И — о, счастье, — впереди появились люди!

Ах! Двойник встал прямо перед ним, посмеиваясь, словно желая сказать: «Вот я тебя и поймал!» Балдуину почудилась его костяная хватка...

Он взвыл, падая на колени:

— Отпусти! Пощади! Пощади!

Ранний разносчик из булочной, шедший впереди со своей корзиной, остановился и уставился на странного человека. Из-за угла выглядывали еще две старухи. Никто из них не увидел никого, кроме мокрого, обезумевшего Балдуина...

* * *

И снова никого не было перед ним. И хлюпающие шаги смолкли...

Парнишка-дворник, который в это утро подметал лестницу перед особняком, не поверил своим глазам. Его хозяин, задыхаясь, без шляпы и фрака, мокрый насквозь, с трудом брел к дому. Мальчишка подхватил его под руку, помог ему, но едва они вошли внутрь, Балдуин с треском захлопнул за собой двери. С усилием проговорил:

— Запереть! Все запереть! Никого не впускать! Скажи всем: в дом — никого! Слышишь?

Балдуин тяжело поднялся на второй этаж в библиотеку, запер дверь, тщательно задернул окно, зажег свечи на письменно столе и со стоном упал на кресло.

Одно он чувствовал теперь вполне ясно: он должен с этим покончить... Он должен умереть...

Он спокойно открыл большую папку, вынул гербовый лист, окунул перо в чернильницу и написал четким, крупным почерком.

«Моя последняя воля».

Он не забыл в завещании своих друзей, не забыл о цыганке. Не забыл и старого Факса.

Так! Дело сделано. Имя, дата, подпись... Посыпать песком влажные строки, положить бумагу в стол... Потом он вынул из нижнего ящика окованный серебром футляр для дуэльных пистолетов. Достал один пистолет, медленно повертел его в руках. Проверил, — пистолет был заряжен.

Балдуин взял канделябр, твердыми шагами перешел в спальню, сел на кровать, положил пистолет рядом с собою, поставил подсвечник... Из ночного ящичка извлек медальон на тонкой цепочке.

— Маргит, — прошептал он, — любимая...

Тут его прервал резкий глумливый смех. С испугом он поднял глаза — между занавешенными окнами торчал, злобно скалясь, его двойник.

Балдуин схватил пистолет, вскинул его.

— Ты, собака! Сейчас посмотрим, как на тебя действуют пули!

Выстрел сухо треснул, пороховой дым заклубился перед глазами. Когда дым рассеялся, двойника не было!

Балдуин поднялся. Сизое облако еще расплывалось в воздухе. Он был один.

У него появилось чувство, что теперь он навсегда изгнал двойника.

Умиротворение и ясность мысли вернулись к нему. Добрые, приветливые голоса зазвучали в его ушах. В порыве надежды он шагнул к зеркалу, дернул завесу и открыл трюмо: еще разрывая ткань, вздрогнул от радости, увидев отражение своей руки! Да, он стоял перед собой в зеркале и блаженно смеялся в лицо своему — своему! — отражению...

Свободен! Цепи разорваны! Теперь он будет жить! Он вернет свое счастье! И Маргит будет с ним — всегда, всю жизнь! Его образ, его лицо в зеркале — конец всем ужасам и мучениям! И тут вдруг его охватила странная слабость. Он хотел отойти от зеркала и сесть. Но это ему не удалось...

Он ощутил на груди что-то теплое и мокрое. Он разорвал жилет, падая на колени и потом на бок, — кровь лилась ручьем, расплывалась по рубашке до пояса. В глазах заплясали искры.

Он ползком он добрался до кресла, но уже не смог привстать и безвольно опрокинулся на спину. Теперь он понял: пуля, предназначавшаяся Другому, одновременно поразила и его... Потому что Другой — это... потому что это...

Последнее слово не успело всплыть в угасающем сознании...

Больше Балдуин ничего не видел. Рука его, вцепившаяся в ножку кресла, разжалась, глаза застыли... Его молодая жизнь утекала вместе со слабеющей струйкой крови.