Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

— Держите, сеньора, вашу перчатку да постарайтесь впредь не ронять ее там, где она к вам вернется, запачканная кровью.

Едва король произнес эти слова, как донья Инес — то ли от пережитых треволнений, то ли оттого, чтобы с честью выйти из затруднительного положения, нам об этом судить трудно, — упала без чувств на руки тех, кто ее окружал.

Алонсо и Лопе, один — комкая в руках бархатный берет с пером, волочившимся по полу, другой — до крови кусая губы, обменялись цепким, пронзительным взглядом.

Такой взгляд в подобный момент равнялся пощечине; перчатке, брошенной в лицо; вызову на смертельный бой.

К полуночи королевская чета удалилась в свои покои. Торжество завершилось и ротозеи из горожан, которые большими и малыми группами скапливались у дворца, с нетерпением дожидаясь этой минуты, поспешили занять места на склонах, ведущих к замку, на Мирадорес и на Сокодовере.

Час или два на улицах, прилегающих к названным местам, царило неописуемое оживление. Видно было, как разъезжают туда-сюда оруженосцы на скакунах в богатой сбруе; гордо выступают герольды в роскошных плащах, расшитых гербами и девизами; музыканты в ярких нарядах бьют в литавры; выступают воины, облаченные в сверкающие латы; суетятся пажи в бархатных накидках и беретах с пышными перьями; слуги, освещая факелами путь, шествуют перед паланкинами, занавешенными богатой тканью; в багровом сиянии факелов можно было различить, как, разинув в изумлении рты и широко распахнув глаза, дивился городской люд на цвет кастильской знати, окруженной в этот вечер сказочным великолепием и блеском.

Затем шум и суета понемногу прекратились; цветные витражи в высоких стрельчатых окнах дворца померкли; между плотных рядов зевак проскакали последние всадники; зрители, в свою очередь, тоже стали расходиться в разные стороны, исчезая между теней, которыми полнился запутанный лабиринт темных, узких и кривых улочек, и ничто уже не нарушало глубокую тишину ночи, лишь часовые перекликались вдали, брел по проулку какой-нибудь припозднившийся прохожий да со стуком щеколд запирались последние двери, когда наверху широкой каменной лестницы, которая вела к дворцу, появился кавалер. Озираясь по сторонам, словно отыскивая кого-то, кто должен был бы его ждать, он не спеша спустился по склону замкового холма, а оттуда направился на Сокодовер.

Придя на площадь, он остановился на мгновение и снова огляделся вокруг. Ночь выдалась темная ни единой звезды на небе, ни единого огонька на площади; и все же вдали, в том самом направлении, откуда доносился еле слышный звук приближающихся шагов, кавалер вроде бы различил очертания человека, несомненно того самого, кого он ждал с таким нетерпением.

Кавалер, только что оставивший замок и пришедший на Сокодовер, был Алонсо Каррильо; принадлежа к почетной свите короля, он поневоле пробыл в его покоях до этого часа; навстречу ему из густого мрака, скопившегося под арками, что окружали площадь, вышел Лопе де Сандоваль. Встретившись, кавалеры вполголоса обменялись несколькими фразами.

— Я так и думал, что ты дождешься меня, — проговорил один.

— Я надеялся, что ты так подумаешь, — отозвался другой.

— Куда пойдем?

— Куда угодно, лишь бы там было четыре пяди ровной почвы, где развернуться, да хоть крохотный лучик света.

Завершив сию краткую беседу, молодые люди углубились в одну из улочек, выходящих на Сокодовер и пропали во тьме, как те ночные призраки, которые, вселив минутный ужас в сердце увидавшего их, распадаются на мельчайшие частицы тумана и исчезают в лоне мглы.

Долго кружили они по улицам Толедо, выискивая место, подходящее для того, чтобы подвести итог своему соперничеству, однако ночная темнота была столь глубокой, что поединок казался неосуществимым. И все-таки оба желали биться, причем до зари, ибо с лучами солнца королевские рати отправлялись в поход, и вместе с ними Алонсо.

Итак, они брели наугад по пустынным площадям, темным галереям, тесным, сумрачным проулкам, пока наконец не различили, как мерцает вдали огонек, крохотный, едва теплящийся, окруженный среди тумана кольцом таинственного, неверного света.

Они вышли на улицу Христа: свет, видневшийся в конце ее, исходил, должно быть, от лампады, что зажигалась в те времена — и зажигается по сей день — под Распятием, от коего и происходит ее название.

Углядев этот огонек, оба радостно вскрикнули, ускорили шаг и через недолгое время очутились подле образа, перед которым горела лампада.

Ниша в стене, в глубине которой виднелся распятый Спаситель с черепом у подножия креста, грубый дощатый навес, защищающий Его от непогоды, да небольшая, подвешенная на бечеве лампада, которая озаряла Его, раскачиваясь на ветру, — вот как выглядел образ Христа с черепом; побеги плюща, выросшие между потемневших, выщербленных плит, оплели Его, образовав нечто вроде зеленого шатра.

Рыцари, почтительно склонив головы перед Христом, скинули береты и прошептали краткую молитву, затем огляделись, выбирая место для боя, сбросили на землю плащи, встали в позицию и, подав друг другу знак коротким кивком, скрестили шпаги. Но они не успели ни шагнуть вперед, ни сделать выпад: едва зазвенела сталь, как свет вдруг погас и улица погрузилась в непроглядную тьму. Будто пораженные единой мыслью, противники, очутившись в кромешной мгле, отступили на шаг, опустили шпаги и устремили взгляд на лампаду: та, мгновение назад совсем угасшая, затеплилась снова, едва они прекратили бой.

— Должно быть, порывом ветра задуло огонек, — воскликнул Каррильо, вновь становясь в позицию и окликая Лопе, которому было явно не по себе.

Лопе, встрепенувшись, сделал шаг вперед, вытянул руку, и клинки зазвенели вновь; но едва они соприкоснулись, как свет сам собою погас и не зажигался до тех пор, пока шпаги не разъединились.

— Странно все это, по правде говоря, — прошептал Лопе, глядя на лампаду, которая загорелась снова и теперь слабо раскачивалась на ветру, бросая дрожащие, причудливые блики на желтый череп, помещенный у ног Христа.

— Полно! — возразил Алонсо. — Наверное, богомолка, которой поручено следить за лампадой, обкрадывает прихожан и жалеет масла; его там на донышке, поэтому свет то вспыхивает, то гаснет: того гляди, потухнет совсем.

И с этими словами пылкий юноша изготовился к защите. Его противник поднял шпагу… но на этот раз не только густейшая, непроницаемая мгла окутала их: в тот же самый миг их слуха достигло гулкое эхо, таинственный голос, напоминающий протяжные стенания ветра, который, не находя выхода из кривых, узких и темных улиц Толедо, облекает свои жалобы едва ли не в человеческие слова.