Анна Малышева - Конкистадоры

– Рената! – крикнул он, запрокинув голову. – Что ж ты, ничего не слышишь?! Накрывай на стол!

Знакомя меня с женой, Ральф сказал: «Мой лучший друг». А я, принимаясь за тушеные свиные ребрышки, подумал, что он, наверное, довольно одинокий человек, если считает меня лучшим другом. Я бы это так не назвал – просто, когда пришлось делить на двоих тесную палатку, мы с ним научились не мешать друг другу. Вечерами, забравшись в палатку и застегнув полог, мы лениво болтали перед сном. Сперва о находках, сделанных или не сделанных за день, или о том, кто сломал домкрат. Это были ни к чему не обязывающие разговоры. Настоящее сближение началось, когда я мимоходом упомянул о своей библиотеке, сказал, что теперь, слава богу, слишком устаю, чтобы лежать в постели с книгой, и заметил, что чтение для меня – это вредная привычка, сродни алкоголизму. Никогда не забуду, как в детстве, оказавшись в харцерском лагере, я вдруг остался без единой книги. Лето было отравлено, я мучился, скучал, возненавидел своих родителей, которые привезли мне только персики и черешню, а о книгах забыли. Подозреваю теперь, что это было подстроено нарочно, ради моего же блага, но даже годы спустя это воспоминание ужасно.

Оказалось, что с Ральфом в детстве произошел точно такой же случай. Он читал все без разбору, с маниакальной жадностью. Его родители, как и мои, проморгали момент, когда обычная любовь к чтению переросла в слепую похоть, иначе и не назовешь. Он читал за едой, на ходу, в постели, в туалете, читал любую книгу – с начала, с конца, с любого места, несколько раз подряд, был бы перед глазами текст, прочее не так уж важно. Разбираться в том, что он читает, Ральф, конечно, начал позднее. И нам, как двум маньякам, встретившимся в больничной палате, было о чем поговорить. Впрочем, у Ральфа была еще одна страсть: он собирал старинные часы и говорил о своей коллекции с настоящей нежностью.

Ральф ел без аппетита. Я думал, что он уже успел поужинать, но потом заметил, как тревожно поглядывает жена на его полную тарелку. Он вертел в руке вилку, брал и тут же откладывал хлеб и с сонной улыбкой смотрел на меня. Выглядел он неважно, как гриппозный больной. Вялый взгляд, тени под глазами, слегка заторможенная речь. Я спросил о раскопках, но он отделался двумя-тремя общими фразами. Рената торопливо поменяла мне тарелку и поставила на стол теплый пирог. Она в самом деле была немного похожа на девочку – маленького роста, очень худая, с какими-то испуганными глазами. Растянутая синяя кофта доходила ей до колен, на ногах были простые бумажные чулки, как у деревенской бабы. Она ни разу не улыбнулась, ни мне, ни мужу. А Ральф как будто ее не замечал. Разговор не клеился, и я снова подумал, что приехал напрасно. И ведь раньше рассвета отсюда не двинешься – я слишком устал, темно, да и туман.

Чтобы как-то оживить разговор, я восхитился фарфоровыми часами. Ральф отодвинул свою тарелку – он так и не поел, только выпил водки – и повел меня наверх. Там оказалась обычная городская комната – паркет, телевизор, полированная мебель. Он отпер бюро, поднял крышку, и я увидел в застекленной витрине бархатную доску с гнездами, в которых мерцали потертые или совсем новые на вид часы. Здесь были часы луковицей и медальоном, и наручные. Часы с гравировкой, с филигранью, с масонскими брелоками, с венецианскими цепочками, с эмалью, с перламутровой инкрустацией. Были часы с музыкой – Ральф нежно тыкал в стекло кончиком обглоданного карандаша (он всегда грыз карандаш, за день съедал чуть не половину). Были часы с узорными стрелками и совсем без них; иногда попадалось только часовое стекло с алмазной гранью, лежащее отдельно, порой – изумительно украшенный циферблат без механизма.

– Похоже на коллекцию насекомых, – пошутил я. – Не хватает только булавок.

И вздрогнул – Ральф переменился в лице и резко захлопнул крышку. Правда, он тут же извинился: крышка-де выскользнула у него из рук. Включил телевизор, крикнул в кухню, чтобы Рената принесла наверх пирог и водку. И мы, все трое, просидели остаток вечера перед телевизором, смотрели старый фильм Хичкока «Леди исчезает». Вряд ли бы я запомнил этот фильм, тем более что устал и почти не следил за действием. Но, начиная с того вечера, я помню все. Это мешает мне уснуть, и я лежу, перебирая в памяти день за днем, слово за словом, год за годом – все эти годы, превратившиеся в бесконечную погоню, которая, я знаю, ничем не увенчается.

Ральф отвел мне комнату напротив библиотеки, где, судя по его словам, он разбирал книги. Я спросил, не могу ли завтра чем-нибудь помочь, и Ральф ответил, что, отчего же, могу.

Я лег в очень мягкую, по-деревенски пышную постель, погасил лампу. Сначала мне показалось, что я засыпаю, потом глаза привыкли к темноте, и под дверью пролегла полоска света. А потом, когда мой слух обострился в этой невероятной для горожанина захолустной тишине, я услышал, как напротив, в библиотеке, Ральф шелестел и шелестел страницами. Он листал книгу так быстро, словно искал что-то спрятанное и забытое – засушенную в детстве бабочку, растение, или, что всего вероятнее, чей-нибудь адрес или банкноту. Я проснулся в пять утра, выпил воды и увидел, что щель под дверью все еще не померкла. Потом медленно, сквозь туман, рассвело, но шелест все не смолкал.

Я выкурил сперва одну сигарету, потом другую. И понял, что уже не усну. Меня все больше тревожил этот притаившийся в тумане дом, в глубине которого упорно и бессонно, будто жук-точильщик, копался в книгах Ральф… Я встал, босиком подошел к окну, толкнул разбухшую форточку. Утро было серое, смазанное, будто по влажной акварели провели губкой и наполовину стерли рисунок. За оградой по гравиевой дороге кто-то шел. Я слышал громкий хруст шагов, но даже не смог рассмотреть, баба это или мужик. Темная тень, больше ничего. На соседнем дворе неожиданно закричали гуси. Я оделся и, выйдя в коридор, постучал в дверь библиотеки.

– Это вы? – негромко ответил Ральф. – Заходите.

Я открыл дверь, собрался было поздороваться, но замер на пороге. Библиотека Ральфа оказалась не намного обширнее моей, и зрелище десятка тысяч книг меня потрясти не могло. Но дело было в том, что все тома, все до единого, громоздились друг на друга развернутыми. Звучит это далеко не так удивительно, как выглядит.

– Уберите книги со стула, – вместо приветствия сказал Ральф. – Присаживайтесь. Рената через полчаса принесет сюда кофе.

– Составляете каталог? – спросил я. Ничего другого мне в голову просто не пришло. – Ну и развернулись же вы. Чем могу помочь?

– Ничем, наверное, – поколебавшись, вымолвил он. – Я подумал и решил, что незачем вам этим заниматься. Довольно того, что я сам иногда в отчаянии. Но надежда у меня все-таки есть… Да, есть.