Мария Некрасова - Большая книга ужасов — 67 (сборник)

– Ну слава богу, тут люди есть! Привет, ребятки! Не возражаете? – Лом поперхнулся кашей, а Толстый вытаращил глаза. К нашему костру подсел дядька самого дикого вида: все лицо его закрывали борода и челка, только два глаза поблескивали в темноте.

– А я заблудился, думал уже не выйду. Как вы, местные, здесь ориентируетесь?

– Здрассте. – Лом гостеприимно протянул ему ложку, а Толстый спросил:

– Вы городской?

– Не местный, – коротко ответил дядька, а я опять заметил, что даже не вижу его рта. Ложка с кашей исчезла в бороде и вернулась пустой. Дядька счастливо зажмурился:

– М-м… горяченькое. Я вас сейчас тоже угощу. Он торопливо полез в карман, достал промасленный сверток и развернул. В свертке лежали раздавленные плоские пирожки, видно было, что дядька долго таскал их в кармане.

– Берите-берите. Мне бабка с собой много напекла.

Отказываться было неудобно. Пирожок был слишком масляный и странно пах диким мясом. Этот запах ни с чем не спутаешь. Отец Лома иногда угощает нас котлетами из лося. Вот у них похожий запах, но не совсем то.

Лом и Толстый не глядя заглотили по пирожку, промычав «спасибо». А я уже наелся. Видя, что дядька наблюдает, отвлекал его вопросами, чтобы потихоньку выкинуть надкусанный пирожок:

– Вы охотник?

– Бывало по молодости, ходил с ребятами. Очень уважал это дело.

– А теперь что же? – Я метнул пирожок в костер, и он вспыхнул, будто состоял из одного масла.

– А теперь я не тот, глаза не те, да что там! – Он махнул рукой и со звоном кинул ложку в пустой котелок.

Я будто проснулся от этого звона. Взглянул еще раз на нашего гостя: странно он был одет. Вроде все как у людей: штаны, рубашка, сапоги, а какие-то не такие, не как у всех. И еще он отбрасывал две тени.

Я подумал, это игра света, специально пересел поближе к нему: будет у меня так же или нет? Нет, у всех была одна тень, и только у нашего гостя две. А Толстый и Лом клевали носом у костра и ничего не замечали.

Проснулся я от холода. Костер давно погас. Я лежал босиком на бревне у холодного кострища, и меня трясло. Ребят рядом не было – дрыхнут небось в палатке, не стали меня будить. Я размял замерзшие пальцы на ногах и потихоньку встал. В ногах забегали иголочки, и голова закружилась. Уже рассвело. Часы показывали половину пятого. Птицы непривычно молчали – ах да: аномальная поляна. Черные деревья окружили меня. Под ногами была голая глина и ни травинки живой. Наши сапоги так и висели на рогатинах над кострищем. У самой палатки прямо на земле валялась майка Толстого. Интересно, на голую землю роса выпадает? Я подобрал майку – мокрая, с налипшей жесткой шерстью (У Толстого жутко приставучий пес) – и пульнул в открытую палатку.

Никто не завопил. И даже не буркнул сонно «Отвали!». Я встал на четвереньки и залез в палатку: никого не было.

Спальники ребят лежали неразвернутыми на голом тряпичном полу. У стены стояли рюкзаки. Не ложились? Ушли куда-то ночью, не взяв меня? А может быть, этот без лица, наш ночной гость?.. От растерянности я шарил руками по палатке, ища неизвестно что. Потом выскочил и завопил на весь лес:

– Толстый! Лом!

Даже эхо мне не ответило. Ноги коченели, и пальцы на руках тоже. Меня трясло.

– Отошли на минутку. Сейчас придут. – Я сказал это вслух и уперся взглядом в торчащие над кострищем сапоги. Не ушли бы мальчишки босиком. Что-то случилось, и этот, который ночью приходил…

Я тогда отчего-то вспомнил про снежного человека, в газете читал. Его так и описывали: большие ступни, много волос на лице. Он в лесу хозяин, и если ему что не понравится, может тебя сожрать. В той газете было несколько глупых историй о таких встречах: один бросил окурок и три часа плутал по лесу, каждый раз возвращаясь к своему окурку, пока не догадался подобрать. Тогда и вышел из леса. А рядом с окурком он видел здоровенный человеческий след. Другой по ошибке срубил живое дерево, а наутро нашли одни косточки и огромные следы с налипшими шерстинками. Третий просто поставил палатку в неподходящем месте, тогда снежный человек показался ему сам и велел убираться. Этот третий очень подробно описывал свою встречу, у него в психушке теперь много времени на эпистолярные упражнения…

Дома на диване эти истории казались мне чепухой, а тогда, на холодной поляне, стоя босяком на земле, я не мог понять, от чего трясусь, от холода или страха.

Я заставил себя обуться, собрать палатку и вещи ребят, взвалил это все на себя и пошел прочь от этого места. Когда они вернутся (мне казалось, что никогда), увидят – палатки нет, то поймут, что я пошел домой.

За пределами поляны орали птицы, шелестели листья на ветру, мне сразу стало легче. Даже казалось, что нет никакой аномальщины, ребята просто меня разыграли. Сейчас Толстый выскочит из кустов… Не выскочил.

Я вошел в деревню навьюченный и запыхавшийся. Часы показывали все так же половину пятого – ударил я их, что ли, в лесу? Почти сразу на меня выскочил Толстый, босой и без майки. Выхватил у меня свой рюкзак, бормоча: «Давай, пока мать не увидела», – и умчался вдаль. Я так ошалел, что не успел ничего спросить.

Дома меня встретили сосед дядя Коля с винтовкой и мать с оторванным куриным крылом. Они сидели во дворе и озабочено переговаривались.

– Хорошо, что ты пораньше вернулся. – Мать увидела меня и взмахнула оторванным крылом. – Ночью волки приходили. Чего им весной неймется?! Видал? – Крыло я уже успел разглядеть детально: Белуха, моя любимая курица. Она правда была похожа на кита.

– Да совсем озверели! – ворчал дядя Коля. – Ты не расстраивайся, починю я тебе инкубатор, будут к осени цыплятки. Вот Шамана с цепи утащили… Может, и не волк, а кто покрупнее. Эх, жаль пса!

Шамана было и впрямь жалко. Пес был огромный, в холке мне по пояс. Дяди-Колина гордость и охотник хоть куда. Я не представлял себе волка, способного с ним справиться. Хотя они стаями нападают…

Я бросил вещи и пошел проверять, добрался ли до дома Лом. На стук никто не отозвался – рано еще, что ли? Часы встали, и я понятия не имел, сколько там натикало. Толкнул дверь, вошел. Первое, что бросилось в глаза, – здоровенные часы над кухонным столом. У них был дурацкий позолоченный браслет, как будто великан снял их с руки и повесил на стеночку в этом кукольном доме. Они показывали половину пятого.

Я потихоньку прошел к комнате Лома, толкнул дверь. Мне навстречу тут же выскочил ошалевший Лом и зашипел:

– Шмотки принес?

Я протянул ему рюкзак. Лом цапнул и, бросив: «Вечером зайду», вытолкнул меня в коридор.

Уходил я медленно, нарочито скрипя половицами и громко топая во дворе. Уже за калиткой услышал в спину старушечий голос: «Часы встали – к покойнику». У Лома нет бабки и по соседству бабок тоже нет. Я подумал, что мне просто показалось.