Дин Кунц - Сумеречный Взгляд

Мы направлялись в Йонтсдаун, чтобы смазать рельсы перед ярмарочным поездом, который тронется в путь на рассвете в воскресенье. Рельсы, которые мы мазали, были на самом деле не из тех, по каким идут поезда. Эти рельсы вели прямехонько в карманы выборных чиновников и гражданских служащих Йонтсдауна.

Студень был генеральным менеджером ярмарки братьев Сомбра — работа ответственная и очень важная. Но он был к тому же и «толкачом», и то, что он делал в этой области, было подчас важнее, чем все, что он делал, закутавшись в мантию генерального менеджера. На каждой ярмарке обязательно работал человек, чья деятельность заключалась в том, чтобы давать взятки государственным служащим. Его называли «толкачом» или «утрясалой», потому что он отправлялся вперед всей ярмарки и утрясал все с полицией, с городскими и окружными чиновниками, а также кое с кем из госслужащих, раздавая «презенты» — конверты с деньгами и пачки контрамарок для семьи и друзей. Если бы ярмарка попробовала обойтись без «толкача» и не тратиться на взятки, полицейские мстительно налетели бы на нее. Они бы позакрывали игры — будь это наичестнейший аттракцион, где не вытряхивают деньги из простаков. Они бы злорадно применяли всю полноту власти, благополучно наплевав на понятие справедливости и право собственности, копы набросились бы на самые что ни на есть пристойные шоу с девицами, не по делу применяли бы постановления Департамента здоровья, чтобы закрыть все забегаловки, именем закона объявили бы опасными для жизни карусели, хотя те и безопасны по своей конструкции — и быстро и эффективно заставили бы ярмарку захлебнуться и смириться. Студень намеревался предотвратить именно такую катастрофу в Йонтсдауне.

Он вполне подходил для этой работы. «Толкач» должен был быть обаятельным, смешным и привлекательным, а Студень обладал всеми этими качествами. «Толкач» должен был уметь льстиво говорить, без мыла втереться в доверие и суметь дать взятку так, чтобы она не казалась взяткой. Чтобы поддерживать иллюзию, будто эта плата — не что иное, как дружеский подарок, — и тем самым позволять продажным чиновникам сохранять самоуважение и достоинство, — «толкач» должен был помнить все в подробностях о начальниках полиции, шерифах, мэрах и прочих официальных лицах, с которыми он имел дело год за годом. Это давало ему возможность задавать им вопросы личного характера — о жене, о детях, называя всех по именам. Он должен был интересоваться их жизнью, показывать, что рад снова видеть их. Но он не должен был быть чересчур приятельски настроен — в конце концов он был всего-навсего балаганщик, почти что низшее существо в глазах многих из обычного мира, и чрезмерное дружелюбие наверняка встретило бы холодный отпор. Иногда, конечно, ему приходилось проявлять и твердость, и дипломатично отказываться удовлетворять требования некоторых чиновников, желающих получить большую сумму, чем ярмарка собиралась заплатить. Работа «толкача» была сродни выступлению канатоходца без страховочной сетки между ним и ямой, полной голодных львов и медведей.

Пока мы катили по сельским районам Пенсильвании, Студень развлекал Люка Бендинго и меня бесконечным потоком шуток, эпиграмм, каламбуров и веселых анекдотов, собранных им за годы странствий по дорогам. Он рассказывал каждую шутку с видимым удовольствием, декламировал каждую эпиграмму с озорным вкусом и мастерством. Я понял, что для него игра слов, хорошая рифма и неожиданная хлесткая строчка были просто игрушками, годящимися, чтобы скоротать время, когда под рукой не оказывалось других — с полок в его офисе. И хотя он был превосходным генеральным менеджером, в чьем ведении находились операции со многими миллионами долларов, и крутым «толкачом», способным найти достойный выход из сложной ситуации, он тем не менее сознательно вовсю потакал той части своей натуры, которая так и не выросла, — счастливому ребенку, до сих пор с изумлением смотревшему на мир сквозь сорокапятилетний суровый жизненный опыт и немереное количество фунтов жира.

Я расслабился и попытался получить удовольствие, и мне это отчасти удалось. Но я никак не мог забыть вчерашнее видение лица Студня, залитого кровью, невидящего взгляда открытых глаз. Однажды я спас свою мать от серьезного увечья, возможно, и от смерти, убедив ее, что моим психическим предчувствиям можно доверять, и уговорив ее лететь на другом самолете. И сейчас, если бы я мог предвидеть, какая именно опасность угрожает Студню, я, возможно, сумел бы убедить и спасти его. Я твердил себе, что в свое время мне явятся более четкие видения и я сумею защитить своих ново-обретенных друзей. И хотя я сам не очень-то верил в это, я все-таки ухватился за эту надежду, удержавшись от стремительного падения в бездну полного отчаяния. Я даже поддался веселью Студня и рассказал несколько известных мне ярмарочных баек, на которые он отреагировал с куда большим весельем, чем они того заслуживали.

С самого начала поездки Люк, мускулистый мужчина лет сорока с ястребиными чертами лица, изъяснялся исключительно односложными фразами — «угу», «не-а» и «господи!» — вот, казалось, и весь его словарный запас. Сперва мне показалось, что он либо не в духе, либо откровенно недружелюбен. Но он смеялся не меньше, чем я, да и поведение его нельзя было назвать холодным или отстраненным. Когда же он попытался вступить в беседу фразой, длиннее, чем односложные реплики, я выяснил, что он заика и его молчаливость — именно от этой беды.

Как бы между прочим, в промежутках между байками и стишками, Студень сообщил нам кое-что о Лайсле Келско, шефе полиции Йонтсдауна, с которым главным образом ему предстояло иметь дело. Он выдавал информацию небрежно, мелкими частями, словно она не представляла особой важности или интереса, но мало-помалу нарисовал перед нами довольно мерзкую картину. По словам Студня, Келско был неграмотным ублюдком. Но он не был дураком. Келско был редкой гадиной. Но он был гордым. Келско был патологическим лжецом, но, в отличие от большинства лжецов, он не покупался на чужую ложь, поскольку не утратил способности улавливать разницу между правдой и ложью. Ему просто было наплевать на эту разницу. Келско был с садистскими наклонностями, злобный, высокомерный, упрямый тип — самый тяжелый из всех, с кем Студню приходилось иметь дело в этом и в десятке других штатов, где выступала ярмарка братьев Сом-бра.

— Ждешь беды? — спросил я.

— Келско берет подношения и никогда не требует дать больше, — ответил Студень, — но время от времени он позволяет себе сделать нам предупреждение.

— Что это еще за предупреждение? — поинтересовался я.

— Дает команду некоторым из своих парней «настучать» нам.