Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова
А потом умерла моя тетка, сестра матери. Она была молода – с позиций моих детских лет я не видел разницы между ней и матерью, они были похожи друг на друга, обе грузные, мрачные, приземистые и ширококостные – как будто бы природа создала их для многотрудной жизни. Но на самом деле тетка моя дожила всего до двадцати семи лет и сгинула за несколько месяцев, от неведомой болезни, разъевшей ее изнутри.
Жила она в Ярославле, мы целый день ехали на поезде, чтобы успеть на похороны, и всю дорогу мать плакала – то тихонечко, утирая лицо ветхим носовым платком, то забывалась и начинала подвывать, потом спохватывалась и мрачно смотрела в окно. Я пытался как-то ее утешить, но мои слова только ее раздражали. Я говорил: «Что же ты? Она же еще где-то тут, это не насовсем. Там, после смерти, есть что-то еще». А мать отвечала: «Замолчи, что ты в этом понимаешь? Нет там ничего, одна пустота». Мне было десять лет, и у меня не было аргументов спорить с ней.
С древних времен людей и манила, и ужасала Смерть. В годы, о которых и свидетельств почти не осталось, уже существовали тысячи бесстрашных сталкеров, которым было интересно хотя бы немного отодвинуть ее непроницаемую завесу, хотя бы смутную картинку разглядеть – что же там, куда все однажды уходят, откуда нет возврата?
Колебалась тень на стене от свечи в нашем спрятанном в лесу доме, сизый парок поднимался из кружки с почти черным отваром. Колдун тихо рассказывал мне о давно отживших свое странниках, пытавшихся уплыть за Стикс и найти потом дорогу домой. Он читал мне «Одиссею» Гомера, по памяти, не заглядывая в книгу. У Колдуна была особенность: любой текст он запоминал намертво с первого же прочтения, как будто бы кто-то невидимый резцом высекал слова в его памяти.
Дав обещанье такое и сделав воззвание к мертвым,
Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою
Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись…
Он читал мне «Фарсалию» Лукана:
Легкие трупа, где ткань без ранения закоченела:
Голос желает извлечь из мертвого тела колдунья…
…Кровью горячей поит; из чрева гной удаляет;
И наливает туда в изобилии лунное зелье.
Все, что природа вокруг на гибель и зло породила,
Вместе мешает она. Собаки здесь бешеной пена.
Рыси лесной требуха, позвоночник гиены свирепой,
Здесь и оленя мозги, змею проглотившего с кормом…
…Тотчас согрелась кровь, омыла черные раны,
Мертвую плоть оживив, по жилам везде заструилась.
Легкие током ее в груди охладелой трепещут;
Новая жизнь проскользнула тайком в онемевшие недра…
Читал он тихо, монотонно, без выражения, слова бесцветно шелестели, и от этого мне только жутче становилось, но я старался виду не подавать, чтобы не разочаровать Колдуна.
А он рассказывал о древних гримуарах – колдовских книгах Средневековья. «Мюнхенское руководство по некромантии», «Grimorium Verum», «Оккультную философию» Агриппы.
– Если желаешь беседовать с обитателями мира иного, посети перед этой операцией Рождественскую мессу ровно в полночь, и в миг, когда священник поднимет гостию, поклонись три раза и произнеси сурово, вслух, не таясь: «Ad me venite, mortui!» Произнеся эти четыре слова, тотчас же ступай на кладбище и над первой же могилой, которая попадется тебе на глаза, вознеси молитву… Затем преклони колени к земле и обрати взор к востоку – и увидишь, что врата солнца открылись. Возьми две кости мертвеца и сложи их крестом…
Мое воображение с детства было живым, слова оно обращало в объемные картинки. Должно быть, со стороны могло показаться, что я дремлю, на самом же деле я был одушевленным вниманием; прикрыв глаза, я сидел напротив Колдуна, а сам видел средневековых магов, которые посмели нарушить ход церковной мессы – из любопытства ли, из страха смерти и желания примириться с нею познанием, из жажды могущества ли. Для любого из них такая выходка могла обернуться мучительной смертью – в темные годы таких не щадили. Но все же были эти странники, рисковали, меняли всю жизнь на один-единственный опыт. И конечно, большинство в итоге оставались ни с чем. Если бы врата смерти так просто было бы открыть словами и любой последовательностью действий, если бы для этого существовал точный, как в поваренной книге, рецепт.
– Ни один гримуар на самом деле не скажет тебе, что надо делать в точности, – учил Колдун. – Но имеющий уши да услышит. В практической магии важны даже не те слова, которые ты произносишь, и не те действия, которые совершаешь. А то состояние сознания, в котором находишься. И над этим волшебным особенным состоянием люди десятилетиями работают – каждый по-своему. Кто-то в пещеру удаляется, принимает аскезу, обет молчания, и живет так годами, сердце свое слушает. Кто-то, наоборот, считает, что истинную мудрость равновесия можно познать только в будничных обстоятельствах, не вырывая себя из приличной жизни. Мол, легко быть буддой в горном монастыре, но ты попробуй сохранять безмятежность и благодать в своей тесной, пропахшей носками и борщом квартирке, где у тебя под боком опостылевшая жена, мрачная теща и дети-сорванцы. Мертвяки – это прежде всего информация, – говорил Колдун. – Если кто надумал мертвого из могилы поднять да поговорить с ним, не стоит быть излишне эмоциональным. В разговор подобный, если уж кому приспичило его затеять, следует чистым вступать, свободным от чувств и страхов. Это трудно. Этому годами учатся – оставлять эмоции как пальто в гардеробе. Быть бесстрастным, оценивать мир только с точки зрения информации. Единственная эмоция, доступная мертвецу, – тоска глухая. На туман она похожа – мертвяк и плывет по туману этому, выбраться пытается, свет ищет. Твои грусть, страх, печаль, горячее любопытство могут ему светом показаться. Тогда мертвый не отстанет, пока тебя не высосет и не поймет, что ты такая же никчемная, пустая, заплутавшая оболочка, как он сам. Многие некроманты на этом сгорели да сгинули. Глупо искать у мертвых прощения, понимания, дружбы. Только информация. Вот, послушай историю. Жил-был один безумец-чернокнижник, историк по образованию, тихий, рано состарившийся, одинокий, с репутацией безнадежного неудачника. В свои почти сорок он жил с мамой в халупе на окраине города, одни и те же ботинки
