Мария Барышева - Увидеть лицо

Роскошные волосы Марины Рощиной и впрямь заслуживали восхищения, как впрочем и сама Марина. Алина, с присущим только женщинам умением находить изъяны в чужой внешности, была вынуждена это признать, все же подумав напоследок, что над Рощиной, скорее всего, ежедневно работал весь принадлежащий ей салон красоты. Длинные густые волосы, как с рекламы шампуня, гладкая сливочная кожа, правильные, гармоничные черты лица, царственную красоту которого не портил и распухший, покрасневший нос. Изумительные аметистовые глаза смотрели твердо, спокойно и такими же спокойными были слова и жесты. Она выглядела немного взволнованной, но не напуганной и в утешении и ободрении не нуждалась, хотя в автобусе нашлось бы немало желающих их предложить. От Алины не укрылось, что все пассажиры мужского пола то и дело омывали Марину взглядом — кто исподтишка, кто открыто. Та замечала и те, и другие взгляды, и время от времени ее губы трогала легкая улыбка, в которой было что-то кошачье, и в аметистовой глубине суживающихся глаз зажигался теплый золотистый огонек.

«Красивая», — думала Алина не без доли зависти — не змеиной, ядовитой, а, скорее, обыденной: мол, хорошо бы и мне так, а нет — и не надо. На Рощину просто было приятно посмотреть, как на яркий свежий цветок или произведение искусства. Ладная, темноглазая Света, сидевшая рядом, сама по себе была очень даже хороша, но на фоне Марины казалась бледной невзрачной тенью.

Света, наклонившись, что-то прошептала на ухо Рощиной, сделала левой рукой такое движение, будто закручивала в патрон лампочку, и обе затряслись от сдерживаемого смеха. Потом Марина завела ладонь на затылок и перекинула волосы с одного плеча на другое — золотистая, густая волна медленно, словно во сне, перекатилась по сгибу ее руки и хлынула вниз, захлестнув и плечо Светланы, и между женщинами протянулась шелковистая, блестящая паутина, словно связав их. Марина засмеялась снова, убрала волосы, слегка потянулась, разминая затекшее от долгого сидения тело, и все мужские взгляды, как по команде, приковались к ее тонкому, натянувшемуся на груди свитеру. Алина, не удержавшись, хихикнула — очень тихо, так что услышал только сидевший рядом Кривцов. Он повернул голову и посмотрел на нее укоризненно, потом удручающе пожал плечами — мол, мужик — и в Африке мужик, это понимать надо.

Она заметила, что Виталий отвел взгляд от Рощиной последним. Он явно благоволил к Марине больше остальных, но не подмигивал ей, как Олег, и не поглядывал осторожно и смущенно, как Борис, — он просто смотрел — открыто и прямо — настолько прямо, что иногда уже сама Марина начинала беспокойно ерзать и старательно отворачиваться.

Он был единственным из всех, кто о себе вообще ничего не рассказал и не назвал своей фамилии. Алине казалось, что он сделал это не из-за опасения — просто на деле Виталию было абсолютно наплевать на все и на всех. У него была цель — доехать до какого-нибудь города, остальное его не волновало, и если Олег был самым бодрым и смешливым из всех пассажиров, а Светлана — самой напуганной, то Виталий был самым равнодушным, словно тогда — вначале под дождем, а позже — сцепившись с Алексеем, он исчерпал весь запас своих эмоций. Он сидел спокойно, говорил мало и так же мало спрашивал, и взгляд его был скучающим, но Алина очень хорошо помнила, как не так давно эти невыразительные глаза были иными — глаза человека, способного на многое, глаза человека, способного и убить, если он сочтет это нужным.

Не самое плохое правило.

Алина вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы намного спокойней, если бы автобус остановился и Виталий бы вышел. Ушел бы в дождь и никогда не возвращался. Мысль была странной и более чем глупой, и, появившись, тут же пропала. В конце концов, только благодаря его наблюдательности они так быстро узнали о том, что попали в беду, — а ведь могли еще ехать и ехать, переругиваясь с водителем, который, она не сомневалась, еще долго бы ни в чем не признавался. Виталий высказывал вполне здравые и дельные мысли и, пусть и варварскими методами, но сумел поддержать порядок. Другое дело, что будет, если ему вдруг вздумается установить свой порядок?

Сидевший на соседнем сидении человек отнюдь не вызывал у Алины таких мыслей, хотя рядом с ним Виталий казался карликом. Ему пришлось изрядно потесниться, чтобы гигант Жора поместился в кресле. Жора больше всего походил на медведя — сытого, добродушного и ленивого, ценящего комфорт и спокойствие. Мускулистый гигант оказался человеком весьма образованным, любящим книги и шахматы, увлекающимся компьютерами, и в промежутках между вращающимися по замкнутому кругу вопросами «где мы?» и «что происходит?» успел обсудить с Олегом преимущества и недостатки всех версий «Windows», рассказать Марине о значениях и особенностях женских причесок у той или иной древней цивилизации и поспорить с Борисом на тему государственного устройства Древней Спарты, проявив такие познания о периодах правления Ликурга и Лисандра, что Борис был уже и не рад, что начал этот разговор и вскоре его участие в нем свелось к киванию головой и односложным фразам. Глядя на Жору, Алина то и дело сдвигала брови, мучительно пытаясь вспомнить, где могла его видеть — лицо Вершинина казалось ей очень знакомым. Но так и не вспомнила.

Борис Лифман (Алина заметила умудренную и язвительную усмешку Алексея, появившуюся сразу же после того, как Борис назвал свою фамилию) казался на редкость аккуратным — и в своем внешнем облике, и в словах, и в поступках. Аккуратность переходила в осторожность, осторожность — в опаску и подозрение. Тем не менее, он на свой лад тоже пытался поддерживать порядок, но, в отличие от Виталия, использовал словесные увещевания и старался свести на нет любые споры, возникавшие в салоне. Роль миротворца вполне отвлекала его от собственной растерянности и подавленности. Хотя они с Виталием были одного возраста — лет тридцати, Виталий все же оставался просто «Виталием», а в обращении к Борису невольно напрашивалось отчество.

Коробочка с макетами украшений уже побывала в руках каждой из пассажирок, и, наблюдая, как женщины рассматривают каждое кольцо или кулончик, Лифман аккуратно улыбался, и в его глазах светилось явное удовольствие. Он внимательно выслушивал комментарии, и Алине казалось, что Борис запоминает не только слова, но и интонацию.

— Я тоже когда-то хотела стать ювелиром, — говорила Светлана, прикидывая на палец приглянувшееся кольцо. — Работать с драгоценными камнями — это… — она пошевелила пальцами, затрудняясь подобрать определение.

— Я сижу в модельном цехе, — в голосе Лифмана прозвучало легкое сожаление, — и больше работаю с воском и серебром. Я занимаюсь макетами. Так что золото-брильянты — это не ко мне. Я скорее художник. Но камни… вы правы, это нечто совершенно особенное. Настоящие, не искусственные камни… они как люди — у каждого есть свой характер, своя сила, своя жизнь… Застывшие осколки мира, плененные стихии. В бриллианте — талая вода на солнце, рубины — иные как пламя, иные как кровь, а в иных словно плещется дорогое розовое вино… В изумруде можно увидеть весеннюю траву под светом полной луны, а в сапфире — летние сумерки юга, густые и мягкие, как бархат… Но если неправильно огранить и неверно подобрать оправу, камень погаснет, и тогда вы увидите только дорогую вещь, но не драгоценную.