Хилари Бэйли - Невеста Франкенштейна

Дорогой мой Джонатан! Ты, конечно, понимаешь, что я не пытаюсь отвертеться и переложить проблему с больной головы на здоровую, но прошу тебя помочь исключительно ради бедной Элизабет Франкенштейн и, конечно же, ради самого Виктора. Будь добр, не откажи!»

Письмо Хьюго меня потрясло. И в следующую минуту я испытал еще одно потрясение — на этот раз изумившись своей собственной глупости. Все это мне должно было стать понятным еще тогда, когда я видел, в какое возбуждение пришел Виктор, услышав об отказе Марии продолжать занятия, и тем более когда я стал свидетелем его вторжения в дом на Рассел-сквер. Ведь тогда передо мною был вовсе не служитель науки, а обыкновенный мужчина, страстно рвущийся к женщине. Настолько велико было мое уважение к Виктору как к талантливому ученому, что я оказался слеп, а ведь, будь передо мной другой, я ясно увидел бы в его поступках безумство влюбленного.

Меня ужаснула задача, которую мне предстояло выполнить. Я должен был просить Виктора отказаться от Марии ради жены и ребенка, не говоря уже о его собственной репутации. По-видимому, мне еще предстоял разговор и с миссис Джакоби, и одному только Богу известно, как может повести себя эта дама в сложившейся ситуации. Мысли мои об этом были столь тягостными, что я, помнится, тут же, у камина, выразил вслух свою досаду через крепкое словцо. Сестра, услышав это, испуганно ойкнула, а отец предупреждающе произнес: «Ш-ш-ш-ш-ш…»

Хьюго взывал ко мне, несомненно, по настоянию Люси, и у меня не было иного выбора, кроме как отправиться и выполнить это неприятное поручение. Что и говорить — собрался я мигом, быстро распрощался с родными и взял курс на лондонскую дорогу, благо ее еще не развезло, как обычно бывает в это время года. Таким образом, я прибыл в Лондон к вечеру того же дня и, позаботившись об отправке моей лошади обратно в Ноттингем, направился прямо в театр, где выступала Мария. Я решил, что если дела обстоят так, как излагал в своем письме Хьюго, то я найду Виктора именно там.

Театр был переполнен. Там откупившись, здесь протолкнувшись, я смог наконец найти местечко в задних рядах и оттуда увидел, вытянувшись над массой голов впереди меня, последний акт «Мести Геры». Опера была вполне в традициях лондонской сцены того времени, на которой правили бал банальность и мишурный блеск. И тем не менее, как только поднялся занавес и стройная одинокая фигурка Марии Клементи с крепко сжатыми на труди руками (она исполняла роль Констанции, молодой возлюбленной Иове) появилась на сцене и запела о своей любви к Богу, аудитория, не в силах сдержать себя (да и не склонная в те времена, о которых мы ведем свое повествование, сдерживаться), встала и закричала от восторга. Раздались крики: «Браво! Браво!» Закончив пение, Мария начала танцевать. Никогда не забуду я этого зрелища: облаченная в золото фигурка, легкая, как паутинка, и в то же время сильная, как молодой тополек; белые руки, летающие над прекрасной гордой головкой, увитой цветами. Что за грация, что за чистота, что за прелесть! Мужчины, стоявшие за мной, не могли сдержать восторга. Ничего удивительного в том, что Виктор Франкенштейн, как и многие другие, не устоял перед ее чарами! Да кто из нас способен был тогда устоять?

Танец закончился, и на сцену, для пущего драматического эффекта, вышли чернокожие танцовщики, исполнявшие роли некой африканки Сэл и дворника Боба. Он — в оборванных брюках, а она — в ситцевом платье и с какой-то тряпкой на голове. Они начали отплясывать глупый танец с пантомимой. Затем последовало неожиданное появление Иове, который явно намеревался поухаживать за Констанцией, но вскоре на сцене оказалась и сама Гера, догадавшаяся о намерениях Иове, после чего эта пара запела дуэтом.

В этот самый момент мне пришло в голову, что Виктор, которого я до сих пор не видел в театре, вполне мог прийти к концу представления, чтобы потом влиться в ту толпу, которая (в чем я не сомневался) будет поджидать актрису за кулисами. Поэтому я стал прокладывать себе путь в обратном направлении — из театра, — что вызвало еще больший протест, чем тогда, когда я стремился прорваться сюда. Непосредственно перед выходом я оглянулся еще раз и увидел новые декорации: английский пейзаж с лугами и овечками. На его фоне стояли Иове, Гера и хор в полном составе, и все пели. Впереди всех находилась Мария в своем золотистом одеянии и с короной из цветов на волосах. Она, словно птичка, пела так чисто и легко, что ее голос без труда парил и надо всем хором, и над прочими певцами. Это было очаровательное зрелище.

Я прошел на аллею, расположенную за театром, и нашел дверь, через которую можно было попасть за кулисы. Заплатив служащим некоторую сумму денег и заверив их, что я знаком с мисс Клементи, я был препровожден наконец за кулисы в забитую народом артистическую комнату. Здесь были и посол, и маркизы, и прочие важные персоны. Не обошлось и без разряженных дам с перьями (что были тогда на пике моды) в волосах и офицеров в униформе, оставивших ради кумира свои прямые обязанности. Из одного угла комнаты раздавались крики попугая, сидевшего в золоченой клетке, а в другом углу в совершенном спокойствии застыли две огромные гончие, которые держались с куда большим достоинством, чем окружавшие их люди. Однако Виктора нигде не было видно. Я отыскал глазами миссис Джакоби. Она была в черном шелковом платье. Когда вошла Мария с остальными членами труппы, толпа расступилась, чтобы впустить ее одну, и тут же замкнулась прямо за ней. Я полагал (ошибочно, как потом оказалось), что если мне удастся подобраться к миссис Джакоби, то я смогу перекинуться с ней парочкой слов и постараться хоть что-то узнать об отношениях Марии и Франкенштейна. Но как бы я ни старался протолкнуться между публикой, разодетой в шелка, красные туники и черные костюмы, протиснуться дальше почитателей второго ряда мне так и не удалось.

Несмотря на появившееся у меня тогда недоверие к миссис Джакоби, я не мог не отдать должное ее выдержке и компетентности. В конце концов, именно она служила «голосом» Марии. Опыт многих лет позволял ей, как никому другому, судить, что же именно хочет сказать певица, чего она желает, а чего нет. В этом плане пожилая дама оказывала молодой женщине неоценимую поддержку. Она стояла теперь рядом с Марией, отвечала на миллионы вопросов и давала четкие комментарии. Я слышал, как она сказала: «Мисс Клементи находит эту роль довольно трудной, но все же не до такой степени, как роль Дидоны в опере «Дидона и Эней» Перселла, в которой вы, несомненно, ее видели… Мисс Клементи благодарит ваше сиятельство за столь лестные отзывы… Да, мисс Клементи занимается у балетного станка — как балерины в России, — по часу в день…»