Джеймс Риз - Книга колдовства

Каликсто подходил ближе и ближе, пока Диблис и я танцевали наш танец смерти. Я не могла допустить, чтобы Диблис увидел юношу — он отпустил бы меня и набросился на него. А этого следовало избежать.

— Кэл, — проговорила я, если к звукам, издаваемым полузадушенным человеком, можно применить слово «проговорила».

Скорее всего, я снова подумала, вернее, мысленно приказала: «Брось его. Брось!» После чего изловчилась повернуться так, чтобы мы с Диблисом оказались лицом к юноше, поддавшемуся моему внушению. Вместо того чтобы метнуть иглу в Диблиса, словно дротик, Каликсто бросил ее так, чтобы я смогла поймать. Наверное, чтобы я могла ею воспользоваться. Но я не желала ловить иглу. Я не собиралась всаживать ее в тело кока. Нет, совсем нет.

Hélas, жребий был брошен. Пока игла летела, я ухватила ее в тиски своей ведьминской воли, а потом, не отпуская, ускоряла и направляла ее полет, пока та не описала спираль вокруг Диблиса и, как настоящая пуля, не устремилась в намеченную мною точку. Глаз Диблиса, находившийся менее чем в шести дюймах от моего лица, чавкнув, лопнул, и… Звук оказался несильным — словно треск разбиваемого о край стакана яйца. Да, моими усилиями игла так быстро пронеслась сквозь соленый мрак ночи прямо в его правый глаз, что он разлетелся мелкими брызгами. Другому глазу суждено было моргнуть еще пару раз, не более. Вообще-то видеть такое не слишком приятно. Затем по членам Диблиса пробежала дрожь, после чего началась агония. Конвульсии продолжались довольно долго, затем кок затих. Немудрено — ведь игла прошила ему мозг, ее кончик вышел с другой стороны головы на добрых три дюйма. На конце иглы виднелась кровь и что-то еще. Острие подрагивало в такт последним конвульсиям Диблиса, а потом кок упал ничком. Рухнул на палубу лицом вниз и вогнал себе в мозг все оставшиеся четыре дюйма иглы. Только тогда из глазницы и из раны на затылке хлынула кровь, окрашивая палубу в темный цвет.

Смерть. Не стану лишний раз повторять, что Диблис ее заслужил. Скажу лишь, что теперь он лежал у наших ног, как снулая рыбина, выброшенная на берег. Вернее, как кит, ибо мне хорошо запомнился характерный шлепок, раздавшийся при падении тела на палубу, и колыхание жирной туши.

Итак, все кончилось. Если описание показалось вам недостаточно почтительным по отношению к смерти, я прошу прощения. Теперь я сама мертва и не считаю это состояние таким страшным, как это кажется живым. Смерть абсурдна, причем гораздо более абсурдна, чем процесс умирания. Правда, если помнить об игле для сращивания канатов, которая убила Диблиса… Чем больше времени проходит со времени моей смерти, тем более нелепой она мне представляется — ведь ироническое отношение к чему-либо усиливается по мере удаления от объекта. Если вы ищете болеутоляющее средство, смерть как раз подойдет — она отдаляет от вас все печальные события вашей жизни.

Каликсто, конечно, увидел слишком много того, что не предназначалось для его глаз, но уже невозможно было что-нибудь изменить. Сейчас бедный юноша стоял рядом со мной и смотрел на Диблиса. Мы оба замерли над трупом. Вот-вот должны были явиться с расспросами капитан и команда — ведь они наверняка слышали шум схватки или, по крайней мере, звук падения мертвого тела. Alors, я не знала, что делать дальше.

Всякий убийца прекрасно знает, что надо сделать прежде всего: придумать, куда деть труп. Поэтому я повернулась спиной к Каликсто и, таким образом, очутилась между ним и Диблисом. Мне удалось представить дело так — именно представить, — будто я волоку кока, вернее, его тело к гакаборту. Подтаскиваю, приподнимаю и сбрасываю за борт. Я не имела понятия, что скажу капитану «Афея», но все же догадывалась: история прозвучит более убедительно, если будет рассказана не над трупом. Диблис был слишком тяжелым; я не смогла бы приподнять эдакую тушу живьем, а мертвец стал совсем неподъемным. Поэтому мне пришлось поупражняться в умении передвигать предметы одной силой воли. Направляя тело в море, я прошептала: «Вот тебе то, что ты любишь, моряк», а потом наблюдала, как свершилось это странное бракосочетание, сопровождаемое громким всплеском.

Обернувшись в сторону Каликсто, я увидела рядом с ним капитана.

Запаниковала ли я? Ну, un peu.[25] Но за секунду до того я успела пожелать, чтобы паруса нашей шхуны, освободившейся от лишнего груза, уже к утру наполнились добрым ветром, и мы доплывем до берегов Кубы раньше, чем туда доберется труп Диблиса. Ну вот, я опять непочтительно отзываюсь о мертвых, за что прошу меня простить. Честно говоря, я не сомневалась, что мы обгоним тело Диблиса, — ведь, по слухам, в море вокруг Кубы было полно акул, и уж точно найдется хотя бы одна, которая почует кровавый след кока. Но сейчас мне хотелось одного: чтобы Диблис поскорее исчез с палубы и проснувшиеся матросы — мне казалось, я уже слышу множество шаркающих шагов и шум, готовый перейти в крик: «Человек за бортом!» — bref,[26] не заметили огромную иглу, торчавшую из черепа Диблиса. Никто ее и не увидел. Однако, по правде сказать, всем было наплевать, а особенно капитану. Он подошел к дрожащему Каликсто и просто сказал:

— Ну-ка, парень, принеси швабру. Смой всю эту кровь.

Больше капитан не произнес ни слова, и я много раз спрашивала себя, какие его тайны Диблис унес на морское дно. После этого капитан словно забыл о коке и никогда о нем не заговаривал; должно быть, скорбел об утрате наедине с собой. Он позаботился только о том, чтобы кровь кока не пачкала палубу «Афея». Возможно, мы оказали ему услугу, избавившись от Диблиса? А может, капитан просто берег свой покой и предпочел замять убийство, потому что так ему было удобней? Или он, как и все остальные, знал о насилии Диблиса над Каликсто и считал, что коку досталось поделом? Или принял решение не поднимать шума до Кубы, а там сдать нас властям? Оставалось только гадать.

Я полагаю, что в ту ночь пробудились все матросы «Афея», но на корму вышли только два-три человека, и среди них запомнившийся мне моряк-шотландец. Они молча стояли на палубе, глядя на исчезавшее вдали тело Диблиса. Оно походило на небольшой островок с высоким холмом посередине — это было его необъятное пузо. Плакальщики вели себя сдержанно по примеру капитана, заменившего надгробное слово одним прощальным взмахом рукой, после чего отдавшего приказ:

— Курс на Гавану.

Потом капитан удалился в каюту, чтобы вновь предаваться своим одиноким размышлениям, а все прочие предались рому, считая смерть Диблиса подходящим поводом для выпивки. На том все и закончилось.

Что касается Каликсто, я попросила одного из моряков поменяться с ним койками. Я сказала, что парень слишком много увидел и вытерпел, чтобы возвращаться в каюту кока. (Если вы думаете, что мне удалось тронуть сердце этого матроса, вы ошибаетесь: его сочувствие пришлось купить за реал.) Каликсто залез на верхнюю полку, прямо напротив моей, и смотрел на меня оттуда так пристально, что мне приходилось только догадываться, какие именно из моих колдовских действий юноше удалось подметить. (Ответ: все.) Когда забрезжил рассвет, я наконец решилась ответить на его невысказанный вопрос: