Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола

У стены за постелью стояла мисс Эрна Патолс.

Ничего более неподходящего, чем этот галантный полуночный визит, Морис де Невер не мог себе даже представить. Голова продолжала кружиться, его опять подташнивало. Пеньюар Эрны выставлял напоказ все немалые достоинства её фигуры, но в желтоватом лунном свете, струящемся из окна, её тело показалось Неверу мертвенным и каким-то призрачным. Он мысленно застонал. Зачем? Он никогда не хотел её. Мало ему, что ли, той рыжей шлюхи? Между тем Эрна подошла к нему и медленно и внятно проговорила:

— Надеюсь, двадцать тысяч не покажутся вам, Морис, чрезмерной платой за этот вечер?

Часы на стене мерно отбили третий час пополуночи. Где-то за окном стрекотала последняя осенняя цикада. Морис глубоко вздохнул, опустился в кресло и, закинув руки за голову, учтиво осведомился:

— Почему двадцать, моя королева? Я бы хотел положить к вашим ногам целый мир…

Морис вяло разглядывал Эрну с головы до ног, и прикидывал в уме. Любая шлюха в борделе мадам Бове стоила, с учетом нелегальности заведения и высокой степени риска, около 100 франков, ибо экономика тайного борделя — вещь закрытая, цены тут в пять — восемь раз выше рыночных, бокал абсента стоил 3 франка, шампанское от 20 до 30 франков, бургундское — 10 франков за пол-литра… В Париже можно было найти шлюху, правда, совсем уж невысокого пошиба, и за пятьдесят сантимов. Но двадцать тысяч за ночь — это дороговато, мадемуазель. Интересно, сколько так можно заработать в год, если двадцать тысяч перемножить на тридцать, минус регулы, и снова умножить на двенадцать? Морис вяло пытался было произвести нужные вычисления в уме, но запутался в подсчётах. Получалось около шести миллионов франков…

Видя его отсутствующий взгляд, Эрна резко спросила:

— Вы полагаете, что ведете себя как джентльмен?

Морис почесал за ухом. Но потому, что задумался над вопросом. Просто зачесалось ухо.

— Я француз, мадемуазель.

— Считаете, что я прошу много?

— О, нет-нет, это совсем misere, но, к великому моему сожалению… я потерял давеча свой кошелек на псарне… — он с притворной скорбью печально покивал головой, приглашая её разделить с ним горечь его утраты. Морис даже не пытался отыграть свою роль артистично. Появление Эрны в его спальне поставило её в его глазах в ранг обычной проститутки, а с ними он, хотя не был грубым по природе, никогда не церемонился. Как бы ни называли их другие — ночными бабочками, женщинами для пирушек, кабацкими кокотками, шлюхами, гетерами, подстилками, сточными канавами и выгребными ямами, гостьями художников, суками, веселыми холостячками и Бог знает как ещё — он про себя думал о них с омерзением.

Морис осознавал оскорбительность своего поведения, но события предшествующих дней — жуткая ночь с Лили, долгое томительное недомогание, ставшее следствием её визита, вонючий и тяжкий смрад Черной мессы, Нергал и Виллигут, убийственные слова Эммануэля, всё ещё длящаяся мутная немощь и вкус желчи во рту — всё это, вместе взятое, не располагало к куртуазной галантности. У Эрны потемнело в глазах. Она подскочила к Неверу, размахнулась и, что было силы, наотмашь ударила его по лицу.

Но звука пощечины не последовало.

То ли Морис оказался проворнее, то ли она, промахнувшись, просто поскользнулась на мраморных плитах пола, но мгновение спустя взлохмаченная Эрна в разорванном пеньюаре оказалась в узкой щели между кроватью Мориса де Невера и огромным дубовым шкафом. Попытавшись подняться на ноги, она зацепилась остатками батистовой ткани за прикроватный полог и снова упала. Вид обозлённой голой фурии с подбитым глазом был настолько комичен, что Морис против воли расхохотался. Наконец, поднявшись, она, тяжело дыша и пошатываясь, попыталась снова броситься на Невера…На сей раз она, испуганно озираясь, почему-то оказалась в десяти футах от него, на кровати. Что происходит, чёрт возьми?

Морис лениво подошёл к ней.

— Моя королева, мне кажется, уже светает. Как ни приятна мне наша сегодняшняя встреча и как ни вдохновляет меня светлая радость нашего общения, я хотел бы попросить вас, дорогая, предоставить мою постель в моё единоличное пользование…

Она злобно зарычала, отпихнула его ногой, но снова странно промахнулась и оказалась у изножья кровати. Морис, почувствовав, как закипает в нём холодная злость, левой рукой грубо стиснул шею Эрны, прижав её лицом к покрывалу, и коленом сдавил руки. Её нагота не столько возбуждала, сколько раздражала его. Он почувствовал почти непреодолимое желание отстегать её по упругим ляжкам, и возликовал, нащупав в сапоге кнут. Эрна дергалась и попыталась вывернуться, но он только сильнее прижимал её к постели.

— Chere dame, вы так игривы и страстны… и хочу заметить, что ваш изумительный темперамент никак не соответствует вашим запросам. Просить за такое двадцать тысяч? — свободной рукой он со всего размаху огрел её кнутом по ягодицам. Эрна взвизгнула, и Морис вдруг почувствовал, что страшно возбуждён и сладострастно взволнован. — Вы продешевили, дорогая! Ваши достоинства намного выше. — Хлыст вновь со свистом рассёк воздух, и звук удара отозвался даже в потолочных стропилах. По ногам Эрны прошла судорога, она яростно пыталась вырваться из его рук. Как ни странно, такая же волна трепетного упоения прошла и по телу Мориса. — Клянусь, за такие сокровища и тридцати мало… — после третьего удара на ягодицах Эрны пламенели алые рубцы.

В отличие от Гиллеля, Морис никогда раньше не практиковал подобные изощрения любви и, почувствовав, что начинает входить в раж, неимоверным усилием воли остановил себя. Взбешённая, Эрна попробовала вскочить, но он уже и не держал её. Она спрыгнула с кровати, метнула в него разъярённый взгляд и исчезла за дверью. Несколько мгновений Морис стоял, затаив дыхание, всем телом ощущая необычайно острую дрожь сладострастия. Пароксизм чувственности не миновал, а как-то тихо растворился в нём. Тогда, утомлённый суетой, раздосадованный, вымотанный и перевозбуждённый, Морис отбросил плеть, задвинул тяжелый засов и, совсем обессиленный, рухнул на постель. Засыпая, он сначала пожалел о том, что, напрочь забыв об учтивости, не предложил мисс Патолс свой китайский халат, а после — уже в полусне — о том, что не залепил ей на прощание звонкую затрещину…

Гиллель Хамал слышал шаги на лестнице Мориса и Эммануэля, ставших свидетелями демонического ритуала Нергала, но даже не шевельнулся, поглощённый своими мыслями. Несмотря на то, что сокурсники уже не досаждали ему юдофобией, он по-прежнему чувствовал себя в Меровинге точно в клетке с тиграми. Да, Мормо перестал говорить в его присутствии о необходимости вешать евреев на фонарных столбах. Но думать об этом не перестал! Не перестал этот вурдалак раздумывать и о том, как славно было бы на досуге присосаться к нему и оценить вкус иудейской крови! Мерзавец-вервольф Нергал по-прежнему имел наглость при каждой встрече размышлять о том, что же могло привести этого крохотного жида к импотенции в столь юные годы?