Глаза звездного цвета - Марк Хармс

Я вернулся в город в конце августа и почти сразу же попал в водоворот воскресшей школьной жизни. Воспоминания о таинственном сиянии, деревне, бабушке с дедушкой стали постепенно блекнуть, уступая место новым. Когда пришла пора писать ежегодное сочинение на тему "Как вы провели это лето", я во всех красках расписал наш с дедушкой охотничий поход – и в моей версии этой истории мы вернулись из леса с добычей, как настоящие герои. Об упавшей звезде я умолчал, понимая, что никто из слушателей просто не поймет, о чем идет речь.

Со светлой печалью мы проводили бабье лето, сентябрь сгорел в красно-желтом мареве. Октябрь поминал ушедшее тепло совсем уже повзрослевшим ветром. В ноябре наступила самая отвратительная пора – поздняя осень. Бесконечные унылые дожди, медленно превращающие город в топкое болото, скорбящее и совсем холодное солнце, вечно грязные ботинки и промозглый ветер – это время года решительно не за что было любить или хотя бы уважать. Осень была похожа на одного моего одноклассника, длинноволосого, вечно ноющего и совсем недавно узнавшего о значении слова "депрессия".

Родители пропадали на работе почти круглые сутки, возвращаясь лишь под вечер. В то немногое время, отведенное им до сна, они пытались восполнить разлуку друг с другом и со мной, устало даря остатки любви. Я никогда не требовал от них лишнего внимания для себя, считая это эгоизмом и понимая, что у них и без того много проблем; мне хватало, что хотя бы утром и вечером мы с ними находимся вместе. Кроме того, присутствие родителей ощущалось тогда, когда их не было рядом – будь это надпись на салфетке о ждущем меня в холодильнике ужине, второпях выведенная заботливой маминой рукой, или же какая-нибудь новая безделушка, подаренная отцом. Я знал – время осенней неразберихи вскоре пройдет, уступив место зиме, а оттуда уже рукой подать до следующего лета. Домой я возвращался ровно перед приходом родителей, чтобы они не предприняли мер по сокращению моей свободы, а большую часть времени проводил в компании таких же праздно шатающихся одноклассников.

В один из множества омерзительных дней дождь пошел в самый разгар нашей игры. Спрятавшись под козырьком подъезда ближайшей многоэтажки, воровато оглядываясь на спешащих домой взрослых, мы печально осознали, что ливень зарядил до самого утра и уже не даст нам сегодня повеселиться. Словно шпионы, пойманные с поличным, мы стали разбредаться по своим остановкам, разбрызгивая грязь и шлепая по лужам мокрыми ботинками.

На остановке, как назло, было пусто – значит, автобус уехал совсем недавно, и нового придется ждать очень долго. Минут через пять под козырек заглянул растрепанный мужчина; одежда на нем сидела как на сбежавшем из магазина манекене, уставшем терпеть ежедневные примерки, но взгляд был живым и искавшим того, кто мог бы его выслушать. Когда он направил этот взгляд на меня, я осторожно отступил к дальнему концу остановки и приготовился бежать. Но мужчина, увидев, что перед ним всего лишь ребенок, мгновенно утратил интерес, вытащил из кармана своего огромного, явно не по его размеру пальто пачку сигарет, выловил одну и медленно, с видимым наслаждением, прикрыв глаза, закурил. Выпустив изо рта струйку дыма, он скрипучим голосом негромко запел:

– Осень жизни, она всегда внеза-а-апна… – Длинная затяжка. – Осень жизни, так много дел на за-а-а-автра…

Основательно продрогнув в своих тонких и отсыревших школьных брюках, я наконец смог прошептать правильную молитву и вызвать автобус. Он был забит людьми, но я все же смог прорваться к поручню и мертвой хваткой уцепиться за него, заслужив право всю поездку глазеть в мутное стекло. К несчастью, рядом со мной пристроился и тот певец с остановки. Мельком взглянув на меня, он ухмыльнулся и уставился в окно. От него пахло сигаретами и, почему-то, грецкими орехами.

За окном захлебывались улицы моего города. Темнело теперь рано, и в этой расползающейся тьме я видел бесформенных людей, каждую секунду меняющихся в текущих по стеклу дождевых каплях. Мимо меня проносились десятки автомобильных огней; именно огней, потому что автомобилей не было видно. Если постараться забыть об этом, то можно представить себя в роли космонавта, заблудившегося среди обезумевшего звездного скопления. Звезды ведь тоже могут сойти с ума?

И тут я вновь вспомнил об упавшей звезде из деревни. Может, и могут, подумал я. Почему та звезда покинула своих собратьев и попала к нам? Может, она устала летать по небу, или решила узнать, как у нас дела. Но ее красота притягательна лишь тогда, когда мы видим ее на круглом небосводе, далеко и высоко – вблизи она слишком чужая и слишком холодная. Это было похоже на костер: около него хочется греть озябшие руки, но не стоит подносить их к пламени слишком близко – сгоришь. Выходит, дедушка сгорел? Хотелось надеяться, что это было временно, и он все же сможет пережить исчезновение звезды.

– Вот так смотришь на них и думаешь: а куда они все едут-то? – Вмешался в мои размышления певец с остановки, царапая воздух своим ржавым голосом. Он не смотрел на меня, словно бы разговаривая со своим отражением в стекле. – Там ведь нет ничего… Только еда, туалет, кровать. И завтра по новой. А ведь нас готовили не к этому. Космонавтами мы должны были быть! Покорять космос!

– Мужчина, прекратите орать, – прервала его женщина, стоявшая с другой стороны от него. – У вас изо рта воняет.

За этими тягучими мыслями приблизилась моя остановка. Я вышел на улицу и облегченно вдохнул свежий воздух – в автобусе было очень душно. Интересно, почему так говорят? Душно – значит, много душ, понял я. Когда в одном месте собирается столько душ, привыкших парить в воздухе, а не трястись в ящике на колесах, их недовольное гудение начинает отравлять все вокруг.

От мыслей меня отвлек отчаянно завибрировавший телефон. С удивлением отметив, что звонит бабушка, я поднял трубку и поздоровался.

– Как у тебя дела, Миша? – Голос у бабушки был очень тихим и грустным. – Не звонишь совсем.

– Все хорошо, бабушка! Учусь, гуляю, – ответил я. – А у вас как дела? Дедушка ходил на охоту? Как он себя чувствует?

Бабушка замолчала. Я подумал было, что связь прервалась, поэтому хотел переспросить, но понял, что она всхлипывает.

– Бабушка? – встревожился я. – Что случилось?

– Дедушка умер, Миша, – глухо ответила она.

– Как… умер? – не понял я.

Бабушка дрожащим голосом начала что-то объяснять, но я уже не слушал. В голове у меня вдруг отчетливо появился его образ – тот, прежний, до встречи с проклятой звездой;