Роберт Маккаммон - Грех бессмертия

Орену Вайсингеру было сорок шесть лет. У него было лицо, огрубевшее от ветра, раскосые линии окружали глаза, такие темно-коричневые, почти черные. Морщинки, трещины и углубления в коже выглядели словно высохшие русла рек. Седые коротко остриженные баки, спускавшиеся из-под шляпы, выглядели так, словно были густо посыпаны солью и перцем. Его скрюченный нос казался еще более скрюченным из-за большой костяной шишки на переносице. Три года назад во время драки в «Крике Петуха» ему угодили туда бутылкой из-под пива. Он казался бдительным, осторожным и опасным, недоверчивым к незнакомцам и яростно защищающим Вифаниин Грех. Потому что в этом заключалась его работа, как шерифа. На обеих морщинистых руках ногти были обкусаны до мяса.

Вайсингер растянулся на сиденье, полностью заполнив водительское место своим телом ростом в шесть футов и три дюйма. При этом его витиевато украшенная поясная пряжка задевала рулевое колесо. В половине шестого утра в маленьком кирпичном домике на Диэр-Кросс-Лэйн он съел омлет с ветчиной и во время утренних объездов сжевал «Фиг Ньютонз», «Крекер Джек» и выпил пару пинт молока. Свертки и коробки лежали сзади на полу. Он вылез из машины, прошел через автостоянку в ресторан. Он знал девушек за прилавком, поскольку был человеком твердых привычек. Это были милые маленькие ученицы высшей школы, две из Барнсборо и третья, самая миленькая, по имени Ким, из Эльморы. Ким уже подготовила для него второй завтрак: три гамбургера, жареная картошка стружкой и большая порция кока-колы. Она улыбнулась и спросила, как он поживает. Он солгал, сказав ей, что всего час назад приехал на полной скорости с Каулингтон. Он взял свой заказ, кивнул в знак благодарности, сказал несколько слов людям за столиками, а затем пошел обратно к машине. Он включил радио и, слушая переговоры дорожной полиции, стал поглощать свой завтрак. Один из полицейских спрашивал о регистрации на грузовичок-пикап. Коды передавались туда и обратно: статичные различные голоса при одной передаче, вой сирены, который ни с чем не спутаешь. Он обнаружил, что бесцельно щупает слой жира в средней части своей руки толщиной не более чем велосипедная шина. Тем не менее это его беспокоило, хотя сквозь жир он еще мог прощупать крепкий мускул. Когда-то мускулы и сухожилия выступали по всему его телу словно струны пианино, и когда он двигался, мог поклясться, что они вибрировали. Сейчас он не получал достаточной физической нагрузки. Раньше он мог делать свои обходы пешком, но в последние несколько лет деревня начала расширятся, и он посчитал более практичным брать патрульную машину. Выехав на шоссе, он думал о дорожной полиции, об этих мужчинах с крепкими мускулами в своих машинах обтекаемой формы из метала и стекла. Они носили зеленые или окрашенные серым солнцезащитные очки, чтобы солнечные блики от асфальта не слепили глаза, и эти фуражки а-ля Смоки Бир, которые придавали им впечатляющие профили. Он бы хотел быть патрульным, и много лет назад зарегистрировался в списках, но ничего не вышло. Это из-за его склада ума, сказали ему, его рефлексы также были слишком замедленными. Миленькая вещь для бюрократа, чтобы сказать ее человеку, который был штатным полузащитником футбольной команды сборной штата в Слэттери-Хай в Коунмау, его родном городе, что примерно в семи милях к северо-востоку от Джонстауна. Замедленные рефлексы. Вердикт. И этот вердикт насчет склада ума тоже… Когда склад ума вообще принимался в расчет? Они поставили его в такое глупое положение, потому что он был из провинции и не жил в Джонстауне, как остальные. Он не понравился им, потому что его фотография и рассказ о бывшей звезде футбола, собирающейся присоединиться к государственной транспортной программе, был опубликован в «Коунмау Крайер». За это его и высмеяли. Ублюдки. Вся чертова программа не стоила выеденного яйца. У него никого не было в Коунмау, все его друзья либо умерли, либо переехали, все отметины его отрочества сметены прогрессом и бетоном.

Он жадно сжевал свой последний гамбургер и, закончив кока-колу, смял стаканчик своей огромной ручищей. Итак что? У этих ублюдков открытая дорога, и они могут разбивать на ней свои колымаги, ему наплевать. Через несколько минут он услышал, как патрульные говорят о красном «Ягуаре», задержанном на 219 магистрали. Это, должно быть, спортивная машина, которую он только что видел, кивнул он и улыбнулся сам себе. По крайней мере, его инстинкты были еще остры. Он повернул ключ в зажигании, и двигатель взревел. Выезжая с автостоянки у «Макдональдса», он думал о мягком светлом оттенке оголенных рук Ким. Какая у нее фамилия? Грейнджер. Симпатичная девушка. Вероятно, у нее множество парней. Все футболисты.

Он ехал, переводя взгляд с одной стороны дороги на другую; проехал вдоль Круга, кивнув двум знакомым, махавшим с тротуара, и повернул к своей конторе. Тени деревьев, холодные и темные, задвигались над его машиной, поглотив ее. По радио все еще звучали голоса патрульных. О, их голоса звучали очень близко, но он знал, что на самом деле они за много миль отсюда, занятые своими проблемами. Как просто было бы ворваться в одну из этих передач, завопить в это радио, озадачить и отвлечь их от их ежедневных поездок, дико выкрикнуть: «Это Орен Вайсингер из Вифаниина Греха; нам нужны несколько машин и кое-какая помощь, потому что…»

Нет. Нет, он не мог сделать этого.

На его радио не было микрофона.

Пока он слушал, голоса, казалось, удалились. До него долетели последние приглушенные фразы. Голоса из другого мира, проявляющиеся и исчезающие в густой пелене статического электричества. На Каулингтон-стрит огромная тень нависла над патрульной машиной, и Вайсингер почувствовал короткую оторопь в ее присутствии. Он чуть-чуть надавил на акселератор. Поворачивая направо на следующем перекрестке, он быстро взглянул в зеркало заднего обзора и мельком увидел трехэтажный каменный дом, который затем скрылся за густыми зелеными деревьями. Ему не хотелось проезжать там, хотя это было частью его работы. Это напомнило ему о доме Флетчеров на окраине Коунмау; тот дом был поменьше, но он все еще оставался в его памяти спустя десять долгих лет, словно затаившись в глубине души.

В то время он водил патрульную машину в Коунмау. У него было два заместителя из местных людей, работавших неполный день. И холодным февральским утром он отправился в тот дом на холме. Его вызвала туда миссис Кахейн, учительница в Слэттери, которой показалось, что там не все в порядке. Тим и Рей, мальчики Сайруса Флетчера, отсутствовали в течение трех дней, и никто не отвечал ни на звонки по телефону, ни на стук в дверь. Он попробовал входную дверь и обнаружил, что она заперта; все окна были закрыты и зашторены, и он не мог в них заглянуть. Но задняя дверь от его прикосновения широко распахнулась. Войдя в дом, он почувствовал запах чего-то резкого и сладковатого, напоминающего запах мертвых псов, расплющенных автомобилями, с раздробленными черепами, которых ему приходилось убирать с автострады. Однако в доме было холодно, и это не был запах гнилого мяса или крови. Это был багровый запах Смерти. На кухне все было в полном порядке: холодный кофе в двух белых чашках на кухонном столе; тарелки, расставленные на свои места — для мальчиков, жены Флетчера Доры и самого Сайруса; на тарелках ветчина и яйца, подернутые зеленью. Он позвал Сайруса и Дору, но никто не ответил, тогда он взобрался по лестнице с дубовыми перилами на второй этаж, где располагались спальни. Где-то в доме затикали часы, он помнил это все очень отчетливо, даже сейчас, спустя долгое время. Кто-то должен быть здесь, подумал он; кто-то должен был завести эти часы.