Роберт МакКаммон - Неисповедимый путь

Он оставил «виновника» в стакане, потрепал Форреста по плечу и снова стал любоваться плакатом.

Зазвонил один из телефонов. Трубку снял Ходжес.

– «Крестовый поход Фальконера». О, привет, Кемми, как у тебя…

Да, конечно, секундочка. – Он протянул трубку Фальконеру. – Джи-Джи, это Камилла.

– Скажи, что я перезвоню ей, Джордж.

– Похоже, она чем-то встревожена.

Фальконер сделал паузу, а затем двумя широкими шагами подошел к телефону.

– Привет, дорогая. Чем могу помочь? – он увидел, как Форрест убрал плакаты с мольберта и вынул из стакана намокшую трубку. – Что что? Дорогая, плохо слышно. Повтори снова. Я еле тебя слышу. – Его лицо вытянулось. – Тоби? Когда? Сильные повреждения? Я же предупреждал тебя, что эта его охота за автомобилями до добра не доведет! Хорошо, успокойся…

Попроси Уэйна помочь. Погрузите Тоби в трейлер и отвезите к доктору Консайдайну. Он лучший ветеринар в округе Файет, и он не откажет тебе… – он остановился на полуслове и стал слушать. Его рот открывался и закрывался как у вытащенной на берег рыбы.

– ЧТО? – прошептал он таким слабым голосом, что трое мужчин, находящихся в комнате, с удивлением переглянулись. Они никогда не видели Дж. Дж. Фальконера в подавленном настроении.

– Нет, – прошептал он. – Нет, Кемми, этого не может быть. Ты ошибаешься. – По мере того, как он слушал, его лицо начало бледнеть. – Я не…

Знаю, что делать… Ты абсолютно уверена? – Он бросил взгляд на мужчин, его мясистые руки готовы были переломить телефонную трубку пополам. – Уэйн с тобой? Хорошо, тогда слушай меня внимательно. Это не мое дело, просто слушай. Отвезите пса в ветеринарку и пусть его всего проверят. Не говори никому кроме доктора Консайдайна и еще скажи ему, что я просил сохранить это в тайне, пока я не переговорю с ним. Поняла? А теперь успокойся! Я буду дома через пару часов, выезжаю сразу, как только освобожусь. Ты точно в этом уверена? – Он помолчал, глубоко вздохнул и произнес: – Ну, ладно. Целую тебя. Пока.

Фальконер положил трубку.

– Что-нибудь случилось, Джи-Джи? – спросил Ходжес.

– Тоби, – тихо ответил Фальконер глядя в окно на окружающие дома, солнечный свет полоскал его лицо.

– Моя собака. Ее сбил на шоссе грузовик.

– Примите мои соболезнования, – произнес Форрест. – Хорошую собаку трудно…

Фальконер повернулся к нему. Он триумфально улыбался, а его лицо приобрело свекольно-красный оттенок. Он сжал кулаки и воздел их к потолку.

– Джентльмены, – его голос захлестывали эмоции. – Неисповедимы пути Господни!

3. Палаточное шоу

11

Июльским субботним утром Джон Крикмор выехал из дома. В воздухе еще ощущалась ночная прохлада, хотя солнце уже стояло над холмами красным шаром. Джон ехал на работу в магазин Ли Сейера, и из-под колес «Олдса» поднимались клубы пыли, которые медленно плыли по направлению к полю, на котором виднелись сухие коричневые стебли кукурузы.

Дождя не было с последней недели июня. Джон знал, что наступает критический момент. Его кредит в продуктовом магазине почти истощился, а на прошлой неделе вдобавок Сейер сказал ему, что если дела не улучшатся – а это маловероятно, учитывая время года и ужасную жару – то ему придется отказаться от его услуг до осени. Как и большинству фермеров долины, Джону пришлось залезть в семейный неприкосновенный запас. Самыми же довольными существами в готорнской долине были, видимо, местные свиньи, которые пожрали большую часть кукурузы; еще одним счастливцем был мужчина из Бирмингема, который скупал по смехотворно низким ценам сухие кочерыжки от кукурузных початков, делая из них трубки для продажи в аптеках.

Если же говорить о предстоящих событиях, то в августе в Файете открывается ярмарка. Вышивки Рамоны всегда шли на ней хорошо. Джон вспомнил женщину, купившую одну из работ Рамоны и сказавшую при этом, что она выглядит так, будто сделана «бабушкой Мозес». Джон понятия не имел, кто такая «бабушка Мозес», однако понял, что это надо расценивать как комплимент, поскольку женщина охотно рассталась с пятью долларами.

Утреннее марево над шоссе превратило Готорн в плывущий мираж, готовый вот-вот исчезнуть. Джон беспокойно заерзал на сиденье, проезжая мимо все еще никем не купленного и быстро разваливающегося дома Букеров. У дома была дурная репутация, и вряд ли кто-нибудь, находящийся в своем уме, согласится поселиться здесь. Только оставив позади это обвитое лозами и сорняками строение, он позволил себе вспомнить тот ужасный апрельский день, когда он увидел учебники Билли, лежащие на ступеньках дома Букеров. До сих пор у мальчика иногда случались кошмары, но он ничего им так и не объяснил, а Джон предпочитал ничего не знать. Что-то изменилось в лице Билли с того самого дня; его глаза стали беспокойными, и за ними угадывался какой-то секрет, которого Джон непонятно почему боялся. Больше чем когда-либо Джон сожалел об отсутствии в городе настоящего священника, который смог бы вникнуть в эти изменения в Билли. Весь город страшно нуждался в проповеднике: субботние ночи становились все более дикими, случайные ссоры часто стали перерастать в драки, а в Дасктауне как-то раз даже была перестрелка. Шериф Бромли был хороший, трудолюбивый человек, однако Готорн почти вышел из-под его контроля. Джон понимал, что городу как никогда необходим сильный слуга божий.

Давным-давно он и сам хотел стать священником, однако фермерская наследственность взяла верх, притянув его к земле. Как-то раз, августовской ночью, во время палаточной проповеди, он наблюдал, как его отец содрогался и катался по опилкам, в то время как люди вокруг странными голосами кричали «аллилуйя»; на всю жизнь в памяти Джона остался образ долговязого рыжего мужчины с отсутствующим взглядом на искаженном лице и вздувшимися на шее венами. Джон боялся голубых вечерних сумерек, когда – как говорил его отец – Божий Глаз словно горящее солнце скитается по миру в поисках грешников, которые должны умереть этой ночью. Всем понятно, что Жизнь – это божий дар, а Смерть – вмешательство Сатаны в совершенный мир, созданный Господом. Когда человек умирает духовно, то за этим неминуемо следует смерть физическая, и бездна Ада раскрывается, чтобы принять его душу.

Его отец был хороший семьянин, однако один на один говорил Джону, что все женщины, начиная с Евы, коварные и лживые – за исключением его матери, лучшей из женщин, когда-либо созданных Господом – и что он должен все время остерегаться их. Они имеют странные предметы поклонения, могут распоряжаться деньгами и красивыми одеждами и раз в месяц кровоточат, чтобы искупить Первородный Грех.

Но когда в двадцать лет на танцплощадке Джон Крикмор глядел на шеренгу местных девушек, ожидающих приглашения к танцу, его сердцу как будто приделывали крылья. Смуглая девушка, одетая в белое платье; в ее длинные рыжевато-коричневые волосы вплетены белые цветы; их глаза на несколько секунд встретились, а затем она отвела взгляд и вздрогнула, как игривый жеребенок. Он наблюдал, как она танцевала с парнем, чьи деревенские башмаки ступали по ее ногам как лошадиные копыта, но она только улыбалась сквозь боль и приподнимала подол платья, чтобы оно не запачкалось. Запах канифоли, исходящий от смычков скрипачей, смешивался с запахом табака, а от сотрясения, вызываемого кружащимися и топающими парами, с чердака сарая сыпалось, словно конфетти, сложенное там сено. Когда девушка и ее партнер оказались довольно близко от Джона Крикмора, он вклинился между ними, подхватил девушку и быстро повел ее в танце так, что мистеру Большое Лошадиное Копыто осталось только схватить руками пустой воздух, чертыхнуться и пнуть ногой клок сена, поскольку Джон по комплекции превосходил его раза в два. Девушка робко улыбнулась, но в ее карих глазах была настоящая веселость, и когда танец закончился, Джон спросил, не могли бы они встретиться как-нибудь вечером.