Энн Райс - Любовь и зло

Виталь поспешно вынул из кармана туники такой мешочек, вытряхнул из него золото, переложив в кошель, и отдал мешочек мне.

— Вот, держи, сумеешь теперь собрать семена? И не узнает ли наш подозреваемый, чем ты занимаешься?

— Не узнает, если ты отвлечешь его внимание. Позови синьора Антонио. Позови Лодовико. Настаивай на том, чтобы они оба выслушали тебя. Скажи, что, по твоему мнению, черная икра не помогает пациенту. Скажи, что больной должен принимать молоко. Настаивай на том, что молоко успокоит желудок и впитает в себя все вредоносные вещества, которые терзают тело Никколо. Скажи, что лучше всего подошло бы женское молоко. Но и коровье сгодится, и козье тоже, и еще сыр, белый сыр самого лучшего качества.

Чем больше удастся проглотить больному, тем лучше. А я пока займусь источником отравы.

— Но как я объясню, откуда мне известно все это?

— Скажешь, что ты молился, глубоко задумался, и тебя осенило: все неприятности начались с того момента, как больному стали давать икру.

— Так оно и было, это чистая правда!

— Настаивай на том, чтобы больного напоили молоком. Любящий отец не увидит в молоке ничего подозрительного. И никто другой не увидит. Я же тем временем вернусь в оранжерею и соберу как можно больше ядовитых семян. Правда, нам неизвестно, сколько их успел запасти для своих целей убийца. Полагаю, что немного. Семена слишком ядовиты. Он наверняка собирал маленькими порциями, когда возникала нужда.

Лицо Виталя потемнело. Он покачал головой.

— Ты утверждаешь, что это делал Лодовико.

— Я в том уверен. Но сейчас главное — дать больному молока.

Я поспешил вниз, в маленький двор. Ворота оказались заперты. Я осторожно попытался отжать створку, но у меня ничего не получилось. Единственный выход — сбить замок, однако этого делать не стоит.

Ко мне подошел один из многочисленых слуг, морщинистый старик, одежда на котором больше походила на обноски. Он тихо спросил, не может ли чем помочь.

— Где синьор Лодовико? — поинтересовался я, делая вид, будто бы просто искал молодого хозяина.

— С отцом и священниками.

— Священниками?

— Мне хотелось бы предостеречь вас, — зашептало это худосочное беззубое существо. — Уходите из этого дома, пока еще есть возможность.

Я внимательно поглядел на слугу, но он лишь затряс головой и удалился, бормоча что-то себе под нос, а я остался стоять перед запертыми воротами. В глубине двора я видел яркие пурпурные цветки, которые собирался оборвать. Понятно, что сейчас уже нет времени на исполнение задуманного плана. К тому же это, возможно, далеко не лучший план.

Когда я снова оказался в передней перед спальней Никколо, вошел синьор Антонио с двумя пожилыми священниками в длинных черных сутанах и с поблескивающими на груди распятиями. Лодовико держал отца под руку. Он опять заливался слезами, но, заметив меня, бросил в мою сторону взгляд, острый, словно кинжал.

Он даже не пытался принять радушный вид. Более того, на лице молодого человека было написано торжество. И священники поглядели на меня с нескрываемым подозрением, а вот синьор Антонио, кажется, был сильно озабочен.

Из-за двери я слышал, как Виталь приказывал кому-то вынести икру вон. Другой человек принялся ему возражать, Никколо тоже заспорил, но я не расслышал всего, что было сказано.

— Молодой человек, — обратился ко мне синьор Антонио, — пойдешь с нами.

Вслед за ним шли еще два человека, это были вооруженные стражники. У каждого за поясом виднелся кинжал, а у одного был меч.

Я первым вошел в спальню больного. С Виталем спорил Пико, а икра так и стояла на прежнем месте.

Никколо лежал с полузакрытыми глазами, губы у него пересохли и потрескались. Каждый вдох давался с трудом.

Я молился, чтобы мы успели со своей помощью.

Стражники встали у стены за креслом, в котором я сидел, играя на лютне. Все остальные столпились у постели.

Синьор Антонио окинул меня долгим взглядом, а затем посмотрел на Виталя. Что до Лодовико, тот все это время заливался слезами, очень убедительно, как и прежде.

— Проснись, сынок, — позвал синьор Антонио. — Проснись, выслушай правду из уст своего брата. Боюсь, молчать больше нельзя, и, лишь высказав все вслух, мы сумеем избегнуть несчастья.

— В чем дело, отец? — спросил больной. Он казался еще слабее, чем раньше, хотя икра стояла нетронутая там, где ее поставили.

— Говори, — велел синьор Антонио Лодовико.

Молодой человек замялся, утер слезы шелковым носовым платком, а затем произнес:

— У меня нет иного выбора, я должен рассказать, что Витяль, наш доверенный друг, наш названый брат, наш компаньон, на самом деле околдовал моего брата! Никколо резко сел, выказав такую силу, какой я до сих пор не наблюдал в нем.

— Как ты смеешь говорить такое? Ты же знаешь, что мой друг не способен на подобную низость. Как околдовал и чего ради?

Лодовико снова зарыдал и, раскинув руки, развернулся к отцу.

— Это мне неведомо, сынок, — проговорил Антонио, — но Виталь горячо заверял меня, что станет присматривать за домом, где живет сейчас. За домом, в котором я поселил его, пока ты болен, за домом, что я предназначил в дар тебе и твоей невесте. Виталь призвал злобного духа, который исполняет его поручения, и посредством этого злобного духа он довел тебя до тяжелой болезни, чтобы ты умер, а дом достался ему одному. Об этом он молился своему Богу. Он молился об этом, а Лодовико случайно подслушал его молитвы.

— Это ложь! Я не молился ни о чем подобном, — возмутился Виталь. — Я живу в доме по вашей просьбе, по вашей же просьбе привожу в порядок старинную библиотеку, разбираю древние манускрипты на иврите, оставшиеся от того старика, который жил в доме раньше. Но я никогда не молился злому духу, не просил его ни о какой помощи, и мне и в голову не пришло бы причинить подобное зло моему лучшему другу.

Виталь с недоверием глядел на Антонио.

— Как вы можете обвинять меня в подобном преступлении? Неужели вы думаете, что в надежде заполучить палаццо, который я мог бы купить за свои деньги, я вдруг пожертвовал бы жизнью самого близкого друга? Синьор, вы просто убиваете меня!

Синьор Антонио внимательно выслушал его, как будто бы еще не приняв ничьей стороны.

— Но разве в этом доме нет синагоги? — вопросил один из священников, тот, что выше ростом и, судя по виду, старше.

У него были темные волосы с проседью и острые черты лица. Но в выражении лица не наблюдалось жестокости. — Разве там, в Ковчеге, не обнаружились свитки с вашей Торой?

— Все это там есть, это правда, — подтвердил Виталь. — И все это уже было там, когда я переехал. И всем известно, что вещи остались от иудея, который жил в доме раньше. Двадцать лет эти свитки пролежали под слоем пыли.