Светлана Сухомизская - Кодекс чести вампира

Ведущий исчез, а на экране крупным планом возникла нижняя часть мертвого лица Хромова — нос, борода и рана на шее. Я закрыла глаза и покачнулась.

Руки Себастьяна крепко обхватили меня за плечи, не давая упасть.

— Пойдем, я посажу тебя в кресло, — прошептал он мне на ухо.

Я молча кивнула головой.

— Был ли Виктор Хромов убит одним из своих помешанных поклонников, захотевшим, чтобы замысел мастера, воплощенный в его известной картине «Поцелуй вампира», стал реальностью, или дело обстоит гораздо страшнее? — вещал между тем хамоватый голос ведущего. — Быть может, своими работами художник, сам того не желая, вызвал гнев сил зла? Мог ли обычный маньяк совершить такое убийство — не столько жестокое, сколько торжественное и суровое, как древнее наказание? Был ли это сумасшедший? Или, может, где-то в толпе бродит вампир, суровый и прекрасный, и заглядывает в глаза людям, и кара ждет того, кто неопытен или небрежен?

— Бред какой-то, — раздался рядом со мной голос Себастьяна.

Я окончательно пришла в себя, открыла глаза и отняла у него свою руку. Вампир остановил кассету.

— Возможно. А может быть, и нет. Именно это я и хотел бы выяснить.

— Мне интересно другое — когда они успели это снять? — пробормотал Себастьян. — Вряд ли после приезда милиции — им никто бы не позволил…

— Я вижу, вы уже знакомы с этим делом, — вампир смотрел на Себастьяна в упор.

— Немного, — уклончиво ответил Себастьян. — Но мне не совсем понятен ваш интерес к убийству Хромова. Даже если его совершил кто-то из ваших — разве это должно вас волновать?

— Разве вам неизвестно о существовании Хартии?

— Вы имеете в виду то, что вы теперь не убиваете людей ради крови?

— Именно.

— Мне всегда казалось, что это пустые слова.

— Нет, не пустые слова. Последние три года мы строго следим за тем, чтобы каждый вампир своевременно имел легально полученную донорскую кровь. Более того, с этого года запрещено не только убивать людей, но и делать их вампирами против их воли.

— Уму непостижимо. Прямо какой-то вампирский гуманизм в действии.

— Не надо смеяться. Это серьезно. И убийство художника — либо открытый вызов нашим законам, либо обдуманная провокация. И то и другое должно быть наказано. Поэтому я обратился к вам.

— Но если вы такая мощная международная организация, почему бы вам не решить свои проблемы своими же силами?

— Потому что слишком много заинтересованных. Слишком много противоположных интересов. Каждый будет искать в этом деле свою выгоду, и мы никогда не найдем виновного. Нам нужен посторонний человек для объективного расследования. И мы готовы платить за его услуги большие деньги.

— Ценю оказанное мне доверие, — усмехнулся Себастьян, — но помочь вам ничем не могу.

Вампир поднял брови:

— Почему?

— Потому что уже расследую это дело. И, как вы понимаете, не могу брать деньги дважды за одно и то же расследование.

— Отчего же? — возразил вампир. — Если вы представляете интересы кого-нибудь из родственников убитого, то никаких проблем возникнуть не должно. И они, и мы в равной степени заинтересованы в том, чтобы убийца был найден и понес наказание…

Себастьян покачал головой:

— Нет.

— Послушайте, но разве нельзя поручить ту часть дела, которая интересует меня, одному из ваших сотрудников? — вампир покосился в мою сторону.

— Наверное, можно, — устало ответил Себастьян. — Но я не стану этого делать. Сотрудников у меня немного, а времени еще меньше. Надеюсь, вы меня понимаете. Прощайте, князь, не смею вас долее задерживать.

С этими словами он извлек из магнитофона кассету, принес из своего кабинета трость, берет и портфель и, вручив все это вампиру, быстро повел его, придерживая под локоть, вниз по лестнице. Судя по опущенным глазам вампира и его закушенной нижней губе, он был в бешенстве.

Вернувшись, Себастьян присел на подлокотник моего кресла и наклонился ко мне:

— Знаешь, что? У меня есть совершенно замечательная идея. Мы сейчас поедем ко мне, а по дороге купим красного вина и пиццу, а еще можно заскочить в круглосуточный «Макдоналдс» и набрать там всего, чего душа пожелает. Дома зажжем повсюду свечи, я сыграю тебе на рояле… — нежно улыбаясь, он провел кончиками пальцев по моей щеке.

Поздно, милый. Слишком поздно.

— У меня есть идея получше, — ответила я. — Сейчас я отправлюсь домой и соберу свой чемодан. А завтра, как и намеревалась, полечу в Тунис.

Себастьян отдернул руку, словно обжегся. Поднялся с подлокотника и медленными шагами подошел к окну. Постоял там немного, глядя то ли во тьму, то ли на капли дождя, ползущие по стеклу. Пожал плечами в ответ на собственные мысли, мне, разумеется, неизвестные, — я, к сожалению, в телепатии не сильна. И глядя на меня уже без улыбки и без нежности во взгляде, безразличным тоном поинтересовался:

— А как ты собираешься лететь в Тунис? На ковре-самолете?

— Ну, я надеюсь, ты отдашь мне мой билет.

— Напрасно надеешься, — усмехнулся Себастьян. — Отпустить тебя одну в Тунис! Ты смеешься надо мной? Да тебя нельзя без присмотра оставлять в соседней комнате! Я не хочу дергаться, каждую минуту ожидая сообщения, что ты заплевана верблюдом или украдена бедуинами.

Ну, хватит! Всему на свете есть предел!

Я вскочила с кресла и уставилась на Себастьяна, онемев от ярости. Гори ты ясным пламенем со своим Тунисом, со своим агентством, со своим мерзким характером, со своей рубашкой цвета мякоти вишни и со своей любовью… хотелось прорычать мне, но губы не слушались. Отчаявшись сказать ему все, что я о нем думаю, я махнула рукой так, что едва не заработала себе вывих, и ринулась было за своим рюкзаком в кабинет…

И в этот момент дивная шелковая рубашка Себастьяна вспыхнула у него на груди! Я застыла на месте от ужаса. К счастью, Себастьян не растерялся и мгновенно прихлопнул пламя ладонью. Огонь погас, но на ткани осталась огромная дыра с обожженными краями.

— Вот что значит ссориться с феями, даже с добрыми, — сказал Себастьян, разглядывая нанесенный рубашке ущерб. — В следующий раз маши руками поосторожнее, пожалуйста, а то с тобой одежды не напасешься.

— Ну и замечательно! — злорадно ответила я и, победоносно вскинув голову, прошествовала в кабинет.

Себастьян меня не останавливал, только проводил взглядом, напевая себе под нос:

— «Утро туманное, утро седое…»

Я вылетела из кабинета, сбежала по лестнице — пение за моей спиной становилось все громче и громче — и распахнула дверь. Ледяной дождь хлестнул меня по лицу. Мрачная, непроглядная черная ночь опустилась на Москву, и ничто больше не напоминало о лете, о его долгих сумерках — волшебных, прозрачных, нежно-синих…