Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

Доктор Эванс переводил глаза то на меня, то на него, будто пытался что-то уяснить для себя.

У двери Маркс обернулся и ткнул пальцем в мою сторону:

– Будь моя воля, вы бы сегодня вечером уже летели бы обратно. Нельзя ловить дьявола с помощью дьявола.

С этими словами он закрыл за собой дверь.

В наступившей тишине заговорил Эванс:

– В вас должно быть что-то еще, помимо обычной стали, миз Блейк, что-то, чего я еще не видел.

Я посмотрела на него и отпила кофе.

– А почему вы так решили, доктор?

– Если бы я не знал лейтенанта Маркса, я бы решил, что он вас боится.

– Он боится того, что он обо мне думает, доктор Эванс. Шарахается собственной тени.

Эванс поднял на меня глаза, забыв о своей кружке с чаем. Под его долгим и изучающим взглядом мне захотелось поежиться, но я подавила это желание.

– Наверное, вы правы, миз Блейк. Или он увидел в вас нечто, чего не вижу я.

– Если все время оглядываться, нет ли дьявола у тебя за спиной, в конце концов начнешь его видеть, есть он там или нет на самом деле, – сказала я.

Эванс встал и кивнул, потом прополоскал кружку в раковине и стал мыть ее с мылом. Не поворачиваясь, он сказал:

– Я не знаю, увижу ли я когда-нибудь дьявола, но я видел настоящее зло, и если за ним и не стоит дьявол, то зло – все равно зло. – Он повернулся ко мне. – И мы должны его остановить.

– Да, – кивнула я. – Должны.

Он улыбнулся, но глаза его остались такими же усталыми.

– Я буду здесь работать с коллегами, которые более привыкли работать с живыми, чем с мертвыми. Мы попытаемся узнать, почему выжили эти шестеро.

– И если это магия? – спросила я.

Он кивнул:

– Лейтенанту Марксу не говорите, но у меня у самого жена колдунья. Она ездила со мной по миру и видела такие вещи. Иногда бывало, что найденное нами было больше по ее части, а не по моей, – хотя и редко. Люди вполне способны мучить друг друга без помощи магии. Но иногда ее применяли.

– Не поймите меня неправильно, но почему вы ее сразу не позвали?

Он глубоко и медленно вздохнул.

– Ее сейчас нет в стране, она поехала по другому делу. Вы можете поинтересоваться, а почему я не попросил ее раньше вернуться домой?

Я помотала головой:

– Я не собираюсь спрашивать.

Он улыбнулся:

– За это вам спасибо. Я считал, что моя жена нужнее там, а федерал был более чем уверен, что это человек. – Он глянул на Эдуарда, снова на меня. – Если правду сказать, миз Блейк, что-то в этом всем меня пугает. А я не из тех, кого легко напугать.

– Вы боитесь за свою жену, – сказала я.

Он посмотрел на меня так, будто взгляд его светлых глаз проникал под череп.

– А вы бы не боялись?

Я осторожно тронула его за руку.

– Доверьтесь своему инстинкту, доктор. Если вы чуете, что дело плохо, отошлите ее.

Он отодвинулся от моего прикосновения, улыбнулся, бросил бумажное полотенце в мусорный бак.

– Это было бы с моей стороны чертовски суеверно.

– У вас есть чувство, предостерегающее, что не надо впутывать вашу жену. Доверьтесь своему чутью. Не старайтесь быть разумным. Если вы любите свою жену, то прислушайтесь к сердцу, а не голове.

Он дважды кивнул, потом сказал:

– Я подумаю о том, что вы сказали. А сейчас мне действительно пора.

Я протянула руку, он ее принял.

– Спасибо вам за потраченное время, доктор.

– Был рад служить, миз Блейк. – Он повернулся к Эдуарду и кивнул: – Всего хорошего, мистер Форрестер.

Эдуард кивнул в ответ, и мы остались в тишине комнаты отдыха.

– Прислушайтесь к сердцу, а не голове. Чертовски романтический совет, когда он исходит от тебя.

– Оставь, – сказала я, берясь за ручку двери.

– А как бы выглядела твоя личная жизнь, если бы ты последовала собственному совету?

Я открыла дверь и вышла в прохладный белый коридор, не ответив.

9

Предложение Маркса сопроводить меня к месту преступления, кажется, испарилось при его вспышке. Меня повез Эдуард. Мы ехали почти в полном молчании. Эдуард никогда не обременял себя светской беседой, а у меня на это просто не было сил. Если бы я придумала что-то полезное, я бы это сказала. А пока молчание меня устраивало. Эдуард предложил, чтобы мы поехали на последнее место преступления, а потом мы встретим двух его помощников в Санта-Фе. Он мне ничего о них не сказал, а я не стала настаивать. Губа у него продолжала пухнуть, потому что он был слишком мачо, чтобы приложить к ней лед. Я так поняла, что, кроме этой распухшей губы, Эдуард по отношению ко мне никакой больше слабины сегодня не проявит. Я его попросила всеми доступными мне средствами, кроме применения оружия, чтобы он прекратил это дурацкое состязание, и ничего уже не могло это изменить, и я меньше всего.

Кроме того, у меня все еще колоколом гудела в голове тишина, будто все отзывалось эхом и ничего не было по-настоящему надежно. Это было потрясение. Выжившие, если можно их так назвать, потрясли меня до корней волос. Я видала ужасы, но таких – никогда. И мне надо выйти из этого состояния до первой перестрелки, но, честно говоря, если бы кто-то прямо сейчас попытался в меня стрелять, я бы заколебалась. Ничто не казалось важным и даже реальным.

– Я знаю, почему ты этого боишься, – сказала я.

Он зыркнул на меня поверх черных очков и снова переключился на дорогу, будто не слышал. Любой другой попросил бы меня объяснить или хотя бы подал реплику. Эдуард просто вел машину.

– Ты не боишься ничего, что просто сулит смерть. Ты давно решил, что не доживешь до зрелой старости.

– Мы, – поправил он меня. – Мы давно решили, что не доживем до зрелой старости.

Я открыла рот, чтобы возразить, и остановилась. Подумала пару секунд. Мне двадцать шесть лет, и если следующие четыре года будут похожи на предыдущие, тридцати мне не видать. Никогда я это так длинно не формулировала, но старость не очень-то сильно меня тревожила. Я, честно говоря, не рассчитывала до нее добраться. Мой образ жизни был чем-то вроде пассивного самоубийства. Мне это не совсем нравилось, и хотелось возмутиться и возразить, но я не могла. Хотела, но не могла. В груди стеснилось, когда я поняла, что рассчитываю умереть насильственной смертью. Не хочу этого, но ожидаю. Голос мой звучал неуверенно, но я произнесла вслух:

– Хорошо, мы признаем, что мы не доживем до зрелой старости. Ты доволен?

Он чуть кивнул.

– Ты боишься, что будешь жить, как эти бедняги в больнице? Такого конца ты боишься?

– А ты?

Он спросил это еле слышно, но все-таки можно было расслышать за шелестом шин и мурлыканьем дорогого мотора.