Стивен Кинг - Полная тьма, ни одной звезды

Как только я оказался снаружи дома, мучительное мычание стало очень громким, и почему-то глухим. Отражающимся. Точно корова в колодце, подумал я. Эта мысль охладила плоть моих рук и заставила меня крепче вцепиться в ружье.

К тому времени, когда я достиг дверей коровника и открыл правую дверцу, я услышал остальную часть коров, начинающих мычать в сочувствии, но те крики были спокойными вопросами по сравнению с отчаянным криком, который разбудил меня… а также разбудит Генри, если я не положу конец тому, что вызвало его. Дуговая угольная лампа, висела на крюке справа от двери — мы не использовали открытое пламя в коровнике без крайней необходимости, особенно в летний период, когда чердак был завален сеном и каждая кладовая для кукурузы заполнена до потолка.

Я нащупал кнопку на лампе и надавил ее. Выскочил блестящий круг сине-белого сияния. Сначала мои глаза были слишком ослеплены, чтобы разобрать что-либо; я мог только слышать те болезненные крики и глухие стуки копыт, пока одна из наших богинь пыталась сбежать от того, что причиняло ей боль. Это была Ахелоя. Когда мои глаза немного привыкли, я увидел, что она трясла головой из стороны в сторону, отступая пока задняя часть ее туловища не ударялась об стойло, третье справа, если идти по проходу, а затем вновь, покачиваясь, шла вперед. Другие коровы вводили себя в состояние исступленной паники.

Я тихо прокрался внутрь, а затем подбежал к стойлу с ружьем, зажатым под левой рукой. Распахнув дверь, я отступил назад. Ахелоя выглядела так словно «она та, кто отгоняет от себя причину боли», но сама Ахелоя мучилась от боли. Когда она наткнулась на проход, я увидел, что ее задние ноги запачканы кровью. Она встала на дыбы словно лошадь (я никогда не видел, чтобы корова делала это прежде), и когда она сделала это, я увидел, что огромная амбарная крыса цеплялась за один из сосков ее вымени. Вес вытянул розовый сосок в тугой длинный хрящ. Застыв от удивления (и ужаса), я думал о том, как, будучи ребенком, Генри порой растягивал розовую жевательную резинку из своего рта. Не делай этого, ругала его Арлетт. Никто не хочет смотреть на то, что ты жевал.

Я поднял ружье, затем опустил его. Как я мог стрелять, когда крыса раскачивается вперед и назад как живой вес на конце маятника?

Теперь уже в проходе, Ахелоя мычала и качала головой из стороны в сторону, словно это могло как-то помочь. Как только все четыре ноги вернулись на пол, крыса смогла стоять на замусоренной сеном вагонке. Она была похожа на некого странного уродливого щенка с бусинками запачканного кровью молока на своих усах. Я оглянулся в поисках чего-нибудь, чтобы ударить ее, но прежде, чем я смог схватить метлу, которую Генри оставил прислоненной к стойлу Фемонои, Ахелоя снова встала на дыбы и крыса свалилась на пол. Сначала я подумал, что она просто сорвалась, но потом увидел, что розовый и морщинистый сосок торчал из пасти крысы, как окурок сигары из плоти. Проклятая тварь оторвала один из сосков бедной Ахелои. Она склонила голову напротив одной из перекладин амбара и устало мычала на меня, словно говоря: я давала тебе молоко все эти годы и не создавала проблем, как некоторые, о которых я могла бы упомянуть, так, почему ты позволил произойти этому со мной? Кровь скапливалась под ее выменем. Даже при моем шоке и отвращении, я не думал, что она умрет от своей раны, но ее вид — и крыса, с ее безупречным соском в пасти — наполнили меня гневом.

Я все еще не стрелял в нее, отчасти потому что я опасался огня, но главным образом, потому что с угольной лампой в одной руке я боялся промахнуться. Вместо этого я опустил приклад ружья, надеясь убить эту незваную тварь, так же, как Генри убил оставшуюся в живых из колодца своей лопатой. Но Генри был парнем с быстрыми рефлексами, а я был мужчиной среднего возраста, который был пробужден из глубоко сна. Крыса легко уклонилась от меня и понеслась по центру прохода. Оторванный сосок подпрыгивал в пасти, и я понял, что крыса жевала его — теплый и без сомнения все еще полный молока — даже когда бежала. Я бросился в погоню, еще дважды шлепнув по ней, и оба раза промахнулся. Потом я увидел, куда она бежала: труба, ведущая в более не существующий колодец для домашнего скота. Конечно! Крысиный бульвар! С засыпанным колодцем, это был их единственный выход. Без него они были бы похоронены заживо. Похоронены вместе с ней.

Но конечно, подумал я, эта тварь слишком велика для трубы. Она, должно быть, пришла с внешней стороны, вероятно из гнезда в куче удобрения.

Она прыгнула в щель, и когда делала это, она вытянула свое тело самым невероятным способом. Я замахнулся прикладом по паразиту в последний раз и разбил его вдребезги о край трубы. По крысе я совсем не попал. Опустив угольную лампу к отверстию трубы, я мельком увидел ее лысый хвост, скользящий далеко в темноте, и услышал ее маленькие когти, царапающие по оцинкованному металлу. Затем она исчезла. Мое сердце колотилось достаточно сильно, чтобы белые точки появились перед глазами. Я сделал глубокий вздох, но с ним прибыл запах гниения и разложения, настолько сильный, что я отступил, зажав нос рукой. Потребность кричать была задушена потребностью блевать. С этим запахом в моих ноздрях я почти видел Арлетт на другом конце трубы, ее плоть, кишащую теперь жуками и личинками, превращаясь в жижу; ее лицо, начинающее стекать с черепа, усмешка губ, уступающая путь длительной усмешке костей, которые находятся по ней.

Я отползал назад от этой ужасной трубы на четвереньках, распыляя рвоту, сначала с левой стороны, а затем с правой, и когда мой ужин иссяк, я продолжал отрыгивать желчь. Через слезоточащие глаза я видел, что Ахелоя вернулась в свое стойло. Это хорошо. По крайней мере, мне не придется преследовать ее через поле кукурузы и продевать повод через кольцо в ее носу, чтобы привести обратно.

Вначале я хотел заделать трубу — я хотел сделать это первым делом — но когда мой желудок успокоился, ясное мышление вновь заявило о себе. Ахелоя была приоритетом. Она была хорошей дойной коровой. Что важнее, она была моей ответственностью. Я держал домашнюю аптечку в небольшом офисе сарая, где читал книги. Внутри я нашел большую банку антисептического бальзама «Роли». В углу была груда чистых тряпок. Я взял половину из них и вернулся к стойлу Ахелои. Закрыв дверь ее стойла, чтобы свести к минимуму риск быть пнутым копытом, я сел на табурет для доения. Думаю, что часть меня считала, что я заслуживал быть пнутым. Но старая добрая Ахелоя успокоилась, когда я погладил ее бок и прошептал, «Тише, коровка, тише», и хотя она дрожала, пока я намазывал бальзам на ее поврежденную часть, она стояла спокойно.

Когда я сделал все что мог, чтобы предотвратить инфекцию, я использовал тряпки, чтобы вытереть рвоту. Важно было проделать все хорошо, поскольку любой фермер скажет вам, что человеческая рвота привлекает хищников так же, как выгребная яма, которая не была, как следует закрыта. Разумеется, енотов и сурков, но в основном крыс. Крысы любят человеческие отбросы.