Бумажный тигр (I. - "Материя") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

Сэнди неуверенно улыбнулась. Она привыкла доверять его чутью. Если старый Чабб говорит, что все в порядке, это долженствует означать, что мир находится на привычном месте и все обстоит наилучшим образом. В конце концов, он был бессменным владельцем «Бакалейных товаров Лайвстоуна и Торпса» уже без малого двадцать лет, а это кое-что значит даже в Хукахука.

— Хочешь перекусить со мной? — спросил он, — У меня не было времени готовить с утра, но на кухне должен был оставаться хороший кусок бифштекса с розмарином, пирог с почками и ежевичное варенье. Дигги, поставь чайник на огонь!

— Гори, пирог! — с энтузиазмом отозвался Диоген, водружая на плиту дорожный саквояж Лэйда.

— Ничего, можешь валять дурака сколько тебе заблагорассудится, рано или поздно я раскушу тебя!

— Ешь немытого, ты меньше, — невозмутимо посоветовал в ответ Диоген.

— Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты слишком талантлив в этом деле. Невозможно прикидываться дураком так долго. А значит…

— И волю лови, — легко заключил Диоген, берясь манипуляторами за спичечную коробку, — Камень — не мак.

Сэнди поспешно отняла у него спички и от греха подальше убрала подальше саквояж.

— Вот чего я не пойму, мистер Лайвстоун, — она ловко зажгла огонь и взялась за чайник, — Вы же знаете, что Дигги безумен, точно шляпник. Но все равно пытаетесь сделать вид, будто он что-то скрывает.

Лэйд фыркнул.

— Он не безумен! Он разыгрывает нас. Поверь, внутри у этой старой железяки больше мозгов, чем у сэра Исаака Ньютона. Он нарочно валяет дурака, чтобы сойти за недалекого увальня. Но я слежу за ним — и он это знает.

— Два дня назад он трогательно пытался накормить дохлую муху жевательным табаком.

— Я заметил.

— А в понедельник драил гречишным мёдом дверные ручки.

— И еще сломал мой лучший зонт, пытаясь, по всей видимости, сделать его достаточно маленьким, чтоб умещался в кармане.

— Ну вот! — Сэнди торжествующе взглянула на Лэйда, — Он не способен понимать, что делает. Разве это не признак отсутствия разума?

Лэйд улыбнулся, наблюдая за тем, как она хлопочет у плиты. В маленькой фигуре мисс Прайс не было и сотой доли той силы, что заключалась в механической кухне, однако с любой работой она справлялась удивительно быстро, и неважно, что это было, квартальная налоговая декларация или чайник с чаем.

— Многие ученые джентльмены бьются над тем, что такое разум, мисс Прайс, — заметил он, — И многие совершают одну и ту же ошибку, отчего-то полагая свой собственный разум мерилом всей разумности во Вселенной. Как знать, может этот заварочный чайник, что у вас в руках, стократ умнее нас обоих? Мы лишены возможности судить об этом. Так не будем же делать тех ошибок, которые в свое время совершил старикашка Кант!

Чайник в руках Сэнди на миг замер.

— Где это вы слышали о Канте?

Лэйд стиснул зубы. Еще один признак подступающей старости — он становится непростительно небрежен в мелочах.

— Кант? Я сказал Кант? Я имел в виду Ганта, мисс Прайс. Это старый пьяница-ирландец из Клифа. Вечно несет околесицу о смысле жизни и всем таком прочем… Неважно. Я лишь хотел сказать, что многие из тех, кто ищут разум, на самом деле сущие дураки, поскольку ни черта о разуме не знают.

Сэнди приподняла бровь.

— Вот как? Никогда бы не подумала, что вы имеете склонность философствовать.

— Все старые лавочники — в глубине души убежденные философы, мисс Прайс. Да и как не сделаться философом, целыми днями размышляя о том, отчего консервы из индюшки в этом сезоне идут охотнее телячьих?.. Нет, главное свойства разума не в умении заваривать чай.

— А в чем же? — спросила Сэнди, то ли насмешливо, то ли всерьез.

— В сомнении, — негромко ответил Лэйд, — Сомнение — это первое качество всякого разума. Будь он хоть толику разумен, неизменно будет сомневаться — в себе самом, в окружающем его мире, в чувствах, в законах логики, да хоть бы и в погоде… Наверно, поэтому меня так раздражают люди, которые ни в чем и никогда не сомневаются.

Сэнди улыбнулась, поправив выбившийся из прически локон. Волосы у нее были ореховые, из тех, что так редко встречаются у урожденных островитян, обладающие отнюдь не английским нравом, вздорным и непослушным.

— Что ж, если когда-нибудь решите бросить торговлю и сделаться философом, можете рассчитывать на мою поддержку. Мы наконец изгоним отсюда кислый уксусный дух и оборудуем для вас настоящий кабинет, где вы сможете сочинять книги, предаваться глубокомысленным спорам о природе сущего — или чем там еще занимаются философы? Для Дигги мы найдем парик поприличнее, слуге философа непозволительно выглядеть подобным образом, ну а я…

— Вы никогда не хотели покинуть остров, Сэнди?

Лэйд едва не прикусил язык, до того неожиданно этот вопрос вырвался наружу.

Сэнди Прайс немного напряглась — он видел это по ее спине.

— Я… Отчего вы спрашиваете?

— Праздный вопрос, рожденный бездельем, — проворчал он, — Извините. Просто подумалось… Мир ведь так велик, а вы так молоды. Неужели вас никогда не подмывало бросить старикашку Чабба с его пыльными гроссбухами — и устремиться куда-нибудь вперед на крыльях ветра, как перелётной птахе? Европа, Азия, обе Америки, Африка… Сложно представить, сколько всего там, за линией горизонта.

Сэнди неуверенно взглянула на него, словно пытаясь понять, всерьез ли он это.

— Я родилась в Новом Бангоре, сэр.

— Знаю. Но ты британская подданная и, надо думать, пользуешься правом свободного перемещения. Никогда не хотелось вернуться в славный Туманный Альбион, родину досточтимых предков? Посетить Новый Свет? Совершить путешествие по миру?

Сэнди поежилась, словно уже почувствовала наступление холодных сумерек.

— Я читаю газеты, — вздохнула она, — Те же самые, что вы сами. Уж я-то знаю, что в конце девятнадцатого века мир — весьма хлопотное и опасное место. Все эти войны, революции, мятежи, аварии… Знаете, в этом отношении мне куда спокойнее в Новом Бангоре.

Лэйд кивнул, принимая ее слова.

— Потому что это самый спокойный остров из всех островов в Тихом океане. Здесь никогда ничего не происходит.

— Да, — улыбнулась она, — Именно так.

— Мыши! — Саливан треснул ладонью по столу так, что подпрыгнули соусники, — Чертово полчище огромных мышей! Даже не представляю, сколько лет это гнездо зрело в Мэнфорд-хаусе, подкармливаемое миссис Гаррисон, но когда мы вторглись в их логово, началось что-то невообразимое!

— Мыши? — Макензи приподнял бровь, — Вы всерьез?

— А то бы нет! Тысячи, тысячи мышей! Они бросились на нас с мистером Лайвстоуном, точно океанская волна! До сих пор дрожь берет.

— Что ж, это объясняет, отчего вы с мистером Лайвстоуном выглядите, точно парочка подгулявших котов на утро. Но мыши…

В полуденный час «Глупая Утка» никогда не могла похвастать большим количеством посетителей, так что ему не составляло труда выделить Саливану отдельный стол. Эйф, сняв свой форменный шлем, с наслаждением хлебал холодный тыквенный «иа отэ[24]» — в «Глупой Утке» его готовили особенно хорошо, пусть и на европейский манер, со сливочным соусом вместо кокосового молока.

— Ну, если они надеялись смять нас числом, то здорово просчитались, — ухмыльнулся Саливан, — Выдели бы вы, какую трепку мы с Чаббом им задали! Дрались как львы! Даже я под конец выдохся.

Лэйд вяло ковырял в тарелке. То ли кухарка Макензи была не в духе, но в тушеной курице по-полинезийски оказалось до черта тмина, из-за чего каждый кусок сушил горло. Ему оставалось лишь порадоваться за Саливана — судя по аппетиту, тот пребывал в самом добром состоянии духа.

— А что миссис Гаррисон?

Саливан помрачнел.

— Погибла, как мы и опасались. Все трое — она, камеристка и садовник.

— Но мыши…

— Нет, мыши тут не при чем. Проклятый камин. Чем заботиться о саде, ей стоило бы нанять хорошего трубочиста… Угарный газ. Так всегда бывает, если забываешь про дымоход. Боюсь, к тому моменту, когда мы с мистером Лайвстоуном прибыли в Мэнфорд-хаус, все они были давно мертвы.