Нэнси Пикар - Здравствуй, Дедушка Мороз!

Сергей подался вперед и произнес, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Он — спускается — по трубе. Паша. Вампир от пламени сгорает как порох.

— Так печь же не горит! Неужто ты думаешь, что люди оставляют для Санта-Клауса огонь в печи? Даже не будь он вампиром, они бы так не сделали. Никто же не хочет его жечь, все хотят подарки.

Сергей с деланной усталостью возразил:

— Ну господи, ну все эти картинки с Сантой, когда он в гостиной, возле елки, и всегда в камине горит огонь! — Он вздохнул, будто прощаясь с утраченной иллюзией, но взял себя в руки. — А для плохих детей он оставляет сажу. Это вот ему зачем?

— Лажа.

— Сажа.

— «Лажа». Это предупреждение другим вампирам. — «Здесь дурная кровь».

— Это еще что за фигня такая — дурная кровь?

— Да сам знаешь. Старая, прокисшая, пересоленная, да что угодно.

— Нет, я не знаю. И очень это умственно. Когда нам последний раз какой-нибудь вампир оказывал любезность? И вот что мне скажи, Паша: если он куда-нибудь вошел в первый раз, зачем он после этого каждый год туда возвращается? И как он успевает облететь весь свет за одну ночь? Да, мы существа сверхъестественные, но не супермены, которые могут накрутить вокруг земли сто оборотов в минуту.

— Этого я еще не понял, — признал Паша, ни капли не смутившись. — Но уверен, что свое объяснение здесь есть.

Сергей вздохнул и сунул палец в кофе:

— Боюсь, что да.

На этот раз он щелкнул пальцами, сбросив с мокрого пальца брызги кофе. Когда официантка к нему обернулась, он показал на чашку — долить. А пальцы у него мерзли, даже на юге Флориды. Вот это было самое мерзкое в состоянии нежити: холод, вечный холод этой проклятой могилы, как вечная Сибирь. Вот это было самое худшее в отсутствии крови — своей крови, собственной. Которая пульсирует и шумит, перекачивается, несет с собой частицы, разнося тепло, от которой все части тела становятся теплыми, как грудь женщины — до того, как женщина погибнет в его объятиях.

— Нам пора, — напомнил ему Паша.

У него не было этой проблемы постоянной зябкости, и Сергею это казалось несправедливым, потому что, считал он, из них двоих наиболее холодное сердце у Паши.

— Ты детками хлюпал еще раньше меня, — обиженно сказал он.

— А какое это имеет отношение к тому, что нам пора?

— Куда пора?

— На Северный полюс.

— Ты спятил? Там же холодно!

— Брось. Ну признайся, тебе же не хватает мехов, которые мы носили?

Сергей глянул на хлопчатобумажный тренировочный — самое теплое, что можно было надеть в южной Флориде, не привлекая к себе излишнего внимания. Под костюмом было теплое белье, никому не видное. Да, верно, он тосковал по меховым шапкам, горностаевым мантиям, собольим шубам своей юности. Ох, как мчались они на санях по снегу, совсем как в «Докторе Живаго»! Как тепло было под слоями толстого волчьего меха…

— И где же мы достанем одежду?

— Заедем в Лапландию.

— А как мы его найдем?

— По красным каплям на снегу. — Паша усмехнулся, и Сергей не понял, всерьез ли он говорит. — Пошли. Вечный запас красного сока, понимаешь?

Наконец-то Паша нашел аргумент, который даже Сергея убедил. Выходить за продуктами только раз в году — это же даже легче выходит, чем гоняться за переевшими обжорами.

— Африка! — сообщил Николай детям — тем, которых люди считают эльфами. — В этом году в центре нашего внимания именно она. Надо, чтобы побольше этих язычников в меня уверовали.

— Не люблю я эту Африку! — пискнул один из малышей.

— Конечно, не любишь! — ответил Николай с глубокой сердечностью. «Сердечность» ему приходилось отрабатывать, потому что для его личности более характерны были «мрачность» и «свирепость». Еще приходилось тренировать «веселый». «Старый» — это получалось само собой, «толстый» обеспечивалось ватой маскарадного костюма. На «святого» он, естественно, не замахивался. Даже имитация «святого» была вне рассмотрения — как индейка с гарниром или тыквенный пирог со взбитыми сливками. Он сделал попытку улыбнуться группе бледных детишек, сидящих перед ним на полу, но судя по тому, как они отползли назад, получилась скорее гримаса маньяка. — После того, что случилось в прошлом году с Грозой и Тайфуном, тебя можно понять.

Маленькие вампиры вздрогнули. А Николай знал, что не так просто заставить вздрогнуть младенца-вампира.

Но от мысли о погибших оленях у него самого по телу мурашки едва не побежали.

Едва не. Потому что еще он чувствовал некоторое восхищение.

Выпотрошить северного оленя на ходу! Для этого настоящий талант нужен. Если бы он не злился так за это на Диких Псов Африки, ему бы хотелось погладить их по головам и похвалить: «Умные собачки, хорошие собачки!»

— А почему ты их просто не убьешь? — спросил один из бледных малышей.

— Потому что они в родстве с нашими друзьями-вервольфами, — объяснил Николай с преувеличенной жизнерадостностью — с которой, как он думал, обращаются воспитательницы в детском саду со своими подопечными. — А вы же знаете, мальчики и девочки, на что способны наши друзья-вервольфы, если их разозлить? Знаете ведь?

И снова вздрогнули вампирчики. Маленькие вампиры не больше оленей любят, когда им выпускают кишки.

— А если они убьют Быстрого или Танцора? — спросила красивая маленькая девочка.

Николай отлично понимал, что не об оленях тревожатся вампирята; их, кровососов себялюбивых, куда больше интересует собственная судьба. Если он потеряет еще пару оленей, то домой с угощением для них будет добираться вечно.

— Этого я не допущу, — проворчал он грозно.

Один храбрый малыш посмел спросить:

— А как?

Он сам не знал, но говорить этого им не собирался. Надо было придумать способ уничтожить диких собак, не навлекая на себя неприятного гнева вервольфов. Их-то в Африке немного, но одного хватит, чтобы весть разошлась по всему этому чертову миру.

— О своих оленях я позабочусь сам, — отрезал он так строго, что они снова попятились. — А вы позаботились бы завернуть все эти проклятые подарки.

Вампирята застонали.

В свете почти полной луны рыжие кудри Ингрид Андерсен блестели так, будто боги подсветили ее прожектором. Если да, то им нелегко было держать в фокусе прыгающее рыжее пятно, потому что оно мчалось, подпрыгивая, в «лендровере», который вел помощник Ингрид, тоже биолог-исследователь диких зверей, по имени Дамиан Мэнсфилд.

— Притормози, — велела Ингрид. Он послушался так резко, что их обоих бросило вперед, только ремни не дали воткнуться носом в стекло. — Тут вот въезд в парк.