Наталья Дмитриева - Неподвижность

Они сорвались все разом, заполошно хлопая крыльями — все, кроме одного. Этот еще кружился по карнизу и топал, победно раздувая зоб. Между перьев на его груди виднелись какие-то мягкие белесые полосы. Мила пригляделась и отскочила, зажав рот ладонью — с голубя, будто уродливая бахрома, свисали черви.

Сглатывая подступивший к горлу ком, Мила отступала до тех пор, пока перед ней не захлопнулась входная дверь. Ноги сами понесли на улицу, и, только добежав до проспекта, она остановилась в отчаянной растерянности. Что теперь делать? Куда идти?

В сером воздухе повисла неподвижная пленка дождя. Автомобили с мокрыми боками прорывали ее, словно акулья стая, плотоядно сверкали огнями фар, оглушали надменным ревом. Что делать?.. Куда идти?..

Светофор насмешливо подмигнул Миле в лицо.

— Деточка, помоги.

Эта старуха была похожа на ком бурой ветоши. Пальто в неопрятных клочках, — Мила заморгала, отгоняя воспоминание об изъеденной паразитами птице, — побитый молью воротник, платок, темный от влаги, и между ними — крохотное личико, собранное из одних морщин.

— Помоги, деточка, дорогу перейти… — Старуха тянула дрожащую желтую лапку, будто выпрашивала милостыню. С тоскливой обреченностью Мила вернулась к переходу.

Черный асфальт дрожал и бился под ногами, словно покрытая рябью река. Затертые светлые полосы расплывались, как лунная дорожка.

— Спасибо, спасибо, милая, храни тебя господь, — бормотала старуха, семеня рядом с Милой. — А ты чего ж раздетая-то совсем? Замерзла вон как. И голова-то мокрая… На, хоть платок мой возьми.

— Ничего не нужно. — Неверными пальцами Мила отцепила от себя сморщенную ручку. — До свиданья.

— До свиданья, милая, до свиданья. Бог даст, свидимся.

— Да, — сказала Мила то ли ей, то ли самой себе. — Нет.

В кафе приятно пахло свежесваренным кофе и корицей. Но откуда-то незримо просачивался холодный душок дезинфекции — в углу, где присела Мила, это чувствовалось даже сильнее. Она никак не могла взять в толк, чудится ей это или нет? В самом деле, какая хлорка здесь, среди гладких настенных панелей светлого дерева и так уютно скрипящего паркета? Среди тяжелых темных лакированных столов и таких же скамеек, а еще — плетеных стульев и растений с жесткими листьями и гроздьями крошечных цветов, похожих на звезды? Среди блестящих сахарниц, чистых салфеток, меню в кожаных папках? Среди быстрых улыбчивых официанток и разнеженных посетителей? И все же Мила готова была поклясться…

— Хотите кофе?

— Что, простите? — Она растерянно глянула на севшего напротив мужчину. — Это вы мне?

Он кивнул.

— Вам нужно выпить горячего. Вы вся промокли и дрожите.

— Спасибо, я как-нибудь сама! — Мила решительно отгородилась от него раскрытым меню. Словно они были знакомы всю жизнь, мужчина снял пальто и набросил ей на плечи.

— Что вы делаете, не надо, — Миле стало неловко.

— Надо, надо. Смотрите, у вас уже губы синие и руки тоже.

Он снял очки и посмотрел на нее сверху вниз. Его лицо было бледным, будто вылинявшим, а взгляд — то ли больной, то ли смертельно уставший. Но где-то в глубине зрачков подспудно тлело невысказанное, отчего Милу вдруг бросило в жар.

— Спасибо, — чуть слышно выдавила она.

— Пожалуйста. — Мужчина по-хозяйски придвинул к себе кожаную папку. — Так что, будете кофе? Или, может, горячего супа?

— Нет, ничего.

Он подозвал официантку и сделал заказ на двоих. Мила не знала, смеяться ей или злиться.

— Вы вообще слышите? — Она с досадой стукнула по столу сахарницей. — Я же сказала, что ничего не буду!

— Не надо упрямиться, — спокойно произнес мужчина, будто разговаривал с ребенком. — Надо поесть горячего, иначе совсем разболеетесь.

— Что вы тут диагнозы ставите? Вы врач?

Он кивнул.

— Я — врач.

— Правда? — Мила вдруг растерялась. Нет, он не мог быть врачом. — Вы шутите?

— Кардиолог, — уточнил мужчина. — Лечу сердце.

…полфунта мяса.

— Да? — повторила Мила, невольно касаясь груди. — И давно?

— Достаточно. Вам моя помощь не помешала бы.

— Думаете, у меня проблемы с сердцем? — огрызнулась она.

— У всех проблемы с сердцем. У одних больше, у других меньше. А у вас…

— А у меня все в порядке!

— Ее узнал он, как слепой — кукушку, по голосу дурному… — Мужчина откинулся на спинку стула и примирительно улыбнулся: — Давайте не будем спорить.

— Конечно, о чем речь? — Мила до боли прикусила губу. Его слова впивались ей в лицо, как крохотные жала. Хотелось стереть их с кожи, но руки будто отнялись. — Что вы можете? Что вы вообще знаете? Тем более о сердце…

— А вам известно, что сердце — это единственная мышца, которая продолжает работать, когда все остальные уже отказали? — с нажимом произнес он.

Она не хотела этого знать, но вопрос вырвался сам собой:

— Почему?

— Потому что человек жив, пока бьется сердце.

— Даже если все уже отказало? Что это за жизнь?

— Неважно.

— Что?! — выкрикнула Мила и расхохоталась. — Это ответ врача?

Мужчина резко перегнулся через стол, и она замерла, прикипев взглядом к его исказившемуся лицу. Коротко выдохнув, он попросил:

— Успокойтесь.

— И вы тоже, — пробормотала она.

— Конечно, — мужчина опустился на стул и устало провел ладонью по лицу. — Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.

— О чем, например?

— Ну… хотите я вам стихи почитаю?

«Постой немного; есть еще кой-что. Твой вексель не дает ни капли крови…»

Мила поспешно замотала головой:

— Нет, не хочу!

— Не любите стихов? — удивился мужчина.

— Вообще ненавижу! Я как-то болела, и один… человек все время читал мне Шекспира.

— Сонеты?

— Сонеты, поэмы, пьесы — все подряд. У нас дома, к сожалению, было полное собрание сочинений… И вот меня пытали им день и ночь, — Мила поежилась. — Ужас какой-то! Тот… человек думал, что так я скорее поправлюсь. Верил в силу слова. Считал, что если сидеть рядом, читать вслух что-то, что обладает большой силой, то можно передать больному свою энергию. И он сразу выздоровеет. Жаль, что тот… человек не был врачом.

— Он, наверное, очень хотел, чтобы вы поправились, — заметил мужчина отстраненно.

— Да, так хотел, что если бы я вдруг решила умереть, он бы этого ни за что не допустил. Все отдал бы — жизнь свою, здоровье, про деньги вообще молчу…

— Вас это как будто не радует?

— Мне не нужны жертвы. На самом деле это страшно — когда тебя так заставляют. Есть, дышать, жить… Это неправильно.

— Тот человек очень сильно вас любил.