Любовь Игнатьева - Колокольчик

Бабушка моя — бывшая учительница по русскому. Мама говорит, что бабушку нужно слушаться. Я не люблю маму расстраивать, но мне с бабушкой очень тяжело, она постоянно ругается и пахнет от нее прокисшей капустой и вареными яйцами. А у меня на яйца аллергия. Лучше бы она оставалась в своем Ярославле. Хотя нет, лучше бы вообще ни ее, ни Ярославля не было. Раньше мы с мамой туда часто ездили, бабушка не хотела в Москву переезжать. Навещать ездили, летом ездили, зимой. Когда дядя Валера появился, мама долго боялась к бабушке ехать. Не знаю, почему. Мы, наверное, полгода вместе уже жили, а мама в Ярославль одна ездила, не брала дядю Валеру. А однажды я услышал, как дядя Валера сказал маме: «Колокольчик», — а он ее все время так смешно называл «колокольчик», потому что смех у нее такой задорный, звонкий. Ну, когда она смеется. «Колокольчик, хватит меня прятать. Я хочу, чтобы ты была Аленкой Нероновой, а Гришке отцом хочу стать. Вези знакомить». Я еще не понял тогда, как дядя Валера мне отцом может стать, ведь мой отец, как мне говорили, погиб. Это уже потом я понял, когда повзрослел, что он на ней жениться хотел. А тогда не понял. Тогда просто почувствовал, что все будет хорошо. И мы поехали к бабушке, тогда еще и дедушка был жив. Дядя Валера тогда шутил больше обычного, говорил громко, все старался по хозяйству помочь. Но бабушка очень плохо к нему отнеслась. Все говорила, чтобы не лез на кухню, расспрашивала, где дядя Валера работает, почему до сих пор не был женат ни разу. И бурчала себе под нос: «Почти сорок лет мужику, а женат ни разу не был, что-то здесь нечисто». Хотя я не понимаю, какая разница. И маме было хорошо. Не помню уже, что там произошло, я в комнате мультики смотрел, но мама с бабушкой поругались, шумно стало, все взрослые стали из комнаты в комнату ходить. Я услышал, как дядя Валера сказал, что «Вы как хотите, а мы с Аленкой вместе, и я ее ото всех защищать буду. И от вас в том числе». Я еще подумал тогда, как здорово, что дядя Валера маму от бабушки защитит, потому что бабушка очень строгая. Дядя Валера зашел в комнату и сказал, что мы на снегоходах сейчас с дедушкой кататься поедем. Я до этого еще ни разу на снегоходе не катался. Поэтому очень обрадовался. На улице было очень красиво, как в книжках со сказками — такой белый пушистый снег, который висел в воздухе и даже не падал. Совсем не так как в Москве, где грязно. Дедушка из гаража выгнал машину с двумя снегоходами, дядя Валера скатился на одном, потом посадил меня впереди. И мы поехали. Было здорово! Ветер со снегом в лицо летели постоянно, мы на кочках подпрыгивали и так быстро ехали! Дядя Валера почти не говорил ничего, думаю, ему тоже нравилось ехать на снегоходе. Дедушка от нас постоянно отставал и кричал что-то. Но было ничего не слышно из-за ветра. Мы ехали по сугробам, а потом скатились с горки и оказались на речке. Речка была подо льдом, но местами темнели пятна — там, где лед был тонкий. Дядя Валера чертыхнулся и сказал: «Не дрейфь, Гришка, сейчас быстро проедем и по лесной дороге уже домой». Он прибавил скорости, а дальше я плохо помню. Помню громкий хруст, темноту и много-много горячих иголок, которые впились в тело. Лед разорвался под нами, и мы провалились в воду. В воде было темно, совсем не так, как летом. Дядя Валера потащил меня за шиворот из воды и стал выталкивать на льдину. Я очень хотел выбраться из воды, но не мог пошевелиться, руки стали тяжелыми и болтались, как варежки на резинках. Дядя Валера вытолкнул меня на льдину. Волосы и ресницы сразу заледенели, и меня всего затрясло. Дядя Валера пытался выбраться на льдину рядом со мной, но лед ломался под его руками. Вдруг он вскрикнул и резко ушел под воду. Я ничего не понял, видел только, как колышутся черные волны в огромной проруби, куда мы провалились. Через секунду дядя Валера снова вынырнул, и на его глазах была какая-то огромная прозрачная пиявка, дядя Валера кричал и одной рукой пытался оторвать эту пиявку с глаз. Я увидел, что на его руке висит еще одна такая же пиявка. Внутри нее были розовые и фиолетовые сосудики, как ниточки, которые разбухали и становились темно-бордовыми. Дядя Валера оторвал пиявку от глаз и кинул ее на лед, прямо рядом со мной. Это продолговатое прозрачное существо дрыгало лапками-присосками и словно грустно вздыхало оттого, что ни к кому не могло присосаться. Оно открыло темно-фиолетовые глаза и установилось на меня. Я не мог пошевелиться, эта пиявка была такая страшная, и я не мог понять, бросится она на меня или нет. Пиявка открыла рот, в котором было очень много маленьких острых зубов, и издала пронзительный стон.

— Беги, Гришка, — прохрипел дядя Валера.

Противный стон рядом со мной раздался еще раз, и вдруг пиявка лопнула, и все вокруг покрылось желтой пылью с едким запахом ромашки.

Эти страшные прозрачные существа облепили дядю Валеру, одно прокололо ему щеку и розовело, наполняясь кровью, остальные повисли на одежде и тащили дядю Валеру под воду, еще несколько открыли свои хищные рты и дышали на лед из-под воды, чтобы тот плавился и ломался…

— Беги, Гришка, — снова сказал дядя Валера. По его лицу текли слезы. Он перестал хвататься за лед — дыра полыньи все ближе подбиралась ко мне, еще пару минут и я бы снова оказался в воде с этими монстрами.

Больше я ничего не помню. Мама потом рассказывала, что меня нашел дедушка на льду без сознания. Снегоход потом тросом вытянули, а дядю Валеру так и не нашли.

Мама потом долго боялась меня одного оставлять, мы даже спали в одной кровати почти год после этого. Маме кошмары снились, она во сне плакала, потом просыпалась, долго меня гладила по голове, целовала. А я лежал, не переворачивался, старался дышать тихо, лишь бы она снова заснула. Я спать по ночам боялся. Я боялся, что засну, а дядя Валера придет. Раз я сплю, он расстроится и уйдет. Поэтому я долго не спал. Потом научился вид делать, что заснул, чтобы мама не волновалась. Я не хочу, чтобы она волновалась. Она когда волнуется, у нее шея краснеет и глаза, и она совсем про себя забывает — не красится, прическу не делает. Вот сейчас приехала ко мне, пытается что-то говорить веселое, но я же вижу, что она опять волнуется. Я же вижу, что она даже по дороге сюда плакала. Сейчас пойдем вместе к реке на пикник, у нас с ней так обычно происходит. Она когда ко мне в лагерь приезжает, то привозит всяких вкусностей, которыми нас в лагере не кормят — шоколадок, мишек мармеладовых. Она сначала не хотела, чтобы мы пикник у реки делали, она вообще долго думала, что я воды боюсь. Но я не боюсь, я смелый. Костик, кстати, тоже мишек мармеладовых любит. Я с ним всегда делился, к нему родители реже приезжают, чем ко мне, и мишек вообще не привозят. А мне не жалко. Все равно мне больше желтые мишки нравились, а Костику красно-синие. И сам он красно-синим стал, когда я его под водой держал. Я это хорошо видел, ведь мы уже на рассвете на речку пошли. Я знал, что Костика легко будет уговорить, и что он никому не расскажет. А кому кроме меня он еще мог рассказать? Он меня на свои тайные лесные прогулки водил, а я его на речку утром позвал. А потом уже просто было. Не то что первые два раза. Я уже знал, что лучше по голове ударить посильнее, а потом изо всех сил под водой держать. У Костика лицо таким бордовым стало, пузыри из носа шли так, будто вода кипела, а я его держал, держал крепко-крепко и ждал, когда они появятся. Штуки четыре, наверное, сразу подплыли, три крупных и одна поменьше. Три сразу к Костику присосались (я думаю, я его все-таки до них утопил, не хотелось бы, чтобы он их видел), а четвертая, самая крупная, на меня уставилась, потом тронула своей лапкой — и меня как током ударило, так медузы обжигают, и тоже к Костику поплыла. Они так облепили его всего и стали кровь из него сосать, и, я раньше такого не замечал, нижними лапами в него врезались, и Костик водой стал накачиваться. Будто они из себя воду в Костика переливали, а из него кровь забирали. Костик надуваться стал, как резиновая кукла, пухнуть, прям как Сарделька, а дальше уже не знаю, они его вглубь потащили.