Даррелл Швайцер - Танец мертвецов

Но он все же опустился на софу рядом с Тиллингастом, как тот и хотел, потому что у них был маленький секрет.

Эрик смотрел на костлявого горбоносого мужчину, наполовину облысевшего, с растрепанными остатками волос, почти ничем не напоминающего того восхитительного, властного и немного пугающего Роберта Тиллингаста, с которым он познакомился, когда ему самому было восемнадцать, а Тиллингасту — двадцать; но тут Тиллингаст протянул руку, схватил его за загривок, словно кота, повернул его голову к экрану и сказал:

— Будь хорошим мальчиком и смотри сюда.

В прошлом Тиллингаст постоянно так поступал, потому что он был выше, мог дотянуться дальше и обладал большей силой. Он обращался с Эриком как с ребенком, называл его своим «хорошим мальчиком» и был из тех людей — и сейчас остался, судя по всему, — которые не принимают ответа «нет».

— Посмотри на это, — сказал Тиллингаст, хватая пульт и переключая каналы. Очевидно, передачи шли не в прямом эфире, потому что прямой эфир больше был невозможен. Это была запись, сделанная с кабельного телевидения в последние несколько дней.

Он увидел религиозные церемонии, проводившиеся по всему миру; процессия со свечами взбиралась по склону какой-то горы в Андах, огромные толпы облаченных в шафрановые рясы монахов били поклоны перед пагодой в Таиланде, еще одно шествие при свете свечей где-то на Среднем Западе, но на этот раз люди размахивали американскими флагами и распятиями, а громкоговорители разносили выкрикиваемые проповедниками проклятия. А потом Тиллингаст снова нажал на кнопку и сказал: «Вот это мне нравится».

Площадь Святого Петра, Рим. Ночь. Огни прожекторов. Сцена меняется: в огромной базилике сам Папа служит мессу в окружении дюжин кардиналов. Сцена меняется: снаружи, на площади, плотная толпа (тысячи свечей, их огоньки похожи на порхающих светлячков). Его Святейшество и кардиналы возвышаются над столпившимися людьми, изображение передается на два гигантских экрана, предназначенных для тех, кому не хватило места в базилике. Папа поднимает руки и взывает к Господу, умоляя спасти верных в это время великих испытаний, он обращается к собравшимся с призывом уверовать в Христа и обрести надежду на будущее в писаниях, но к этому времени собравшимся уже нет до него дела, потому что площадь Святого Петра охвачена дикой паникой, там начинается давка, когда нечто черное, маслянистое, большое спускается с неба, расплывается по залитому светом куполу, как огромное пульсирующее пятно, и скользит к стоящей внизу толпе.

— Шогготы, — Роберт Тиллингаст издал тихий смешок. — В Риме идет дождь из шогготов. В Откровении об этом ничего не сказано, насколько я помню.

Он плевком выразил отвращение и презрение.

Эрик не знал, что сказать в ответ. Он устал, вымотался, был сбит с толку. На мгновение ему показалось, что это не он, а кто-то другой его голосом спросил:

— А что в Мекке?

— Примерно то же самое, — был ответ. — На самом деле, этого никто не знает. Мекки больше нет.

Картинка сменилась, теперь на экране шла запись, сделанная ВМФ США: из южных вод Тихого океана поднимался потерянный остров Р'Лайх. Из расщелин между невероятными углами зданий, на которых невозможно было сфокусировать взгляд, вырывался странный зеленый дым, за которым, извиваясь и корчась, вставала неясная массивная тень, выступая из дыма смутными очертаниями покатых плеч, затем распахнулись широкие крылья и изображение исчезло, а Роберт Тиллингаст голосом поросенка Порки прокудахтал:

— Эт-т-то все, ребята!

Эрик оперся локтями о колени, уронил голову в ладони и начал всхлипывать, даже не из-за мыслей о смерти жены и дочерей или о конце света, но просто потому, что слезы сами потекли у него из глаз. Прошло некоторое время, пока он наконец сумел взять себя в руки:

— Будь так добр, объясни мне, чего ты хочешь?

Тиллингаст положил руку ему на плечо, словно пытаясь успокоить:

— Я хочу сказать, что это — танец мертвецов.

— Танец мертвецов?

— Да. Знаешь, в конце девятнадцатого века, когда индейцы — или правильно будет коренные американцы? впрочем, теперь можно обойтись и без политкорректности, — так вот, когда они поняли, что белый человек отобрал у них все, они ударились в новую религию: решили, что если надеть обрядовые рубахи и сплясать ритуальный танец мертвецов, то пули будут отскакивать от них, белые люди уйдут прочь, бизоны вернутся и все будет просто замечательно. Именно так поступают люди в самом конце, когда у них не остается надежды в реальном мире. Они начинают цепляться за иллюзии. Сейчас происходит то же самое. При Вундед-Ни обрядовые рубахи и пляски не слишком-то помогли против пулеметов Гатлинга. Ты видел, что случилось с Папой. Сферы соприкоснулись. Врата открыты. Возвращаются Древние. Так-то. Дзынь! Игра окончена.

Эрик молча смотрел на него. Тиллингаст продолжил:

— Сейчас ты, насколько я понимаю, устал, к тому же перенес сильное потрясение, так что не отказался бы от плотного горячего ужина, ванны и удобной постели, а потом, когда ты выспишься, мы могли бы спокойно поговорить о наших дальнейших планах или о том, зачем я просил тебя приехать…

— Да, — Эрик кивнул, — Не отказался бы.

Но Тиллингаст внезапно вскочил на ноги, схватил его за загривок и стащил с софы.

— Что ж, тогда вынужден тебя разочаровать, потому что вечерние торжества ждать не будут, их и так откладывали, чтобы ты успел приехать. Так что прости, но нам придется отправиться туда прямо сейчас.

Эрик был слишком сбит с толку для того, чтобы сопротивляться, и очень скоро обнаружил себя стоящим перед шкафом с какой-то хламидой в руках, которую узнал сразу же, как только развернул. Черное одеяние с капюшоном, расшитое печатями и символами со страниц «Некрономикона». Содрогаясь, Эрик натянул балахон поверх одежды и вспомнил, что раньше его было принято надевать на голое тело; но Тиллингаст, заметив его колебания, сказал, что этой ночью такие мелочи роли не играют.

Облачившись в черные одежды, они взяли древние позолоченные фонари причудливой формы, которые, как считалось, были подняты с морского дна, зажгли фитили крохотных свечек обычной зажигалкой и покинули дом, пройдя через веранду и спустившись по деревянной лестнице к тропинке, которая огибала лужайку и спускалась с холма к бухте.

Откуда-то доносились обрывки песнопений, и Эрик Шоу подумал, что точно такой же ночью — такой же темной, с затянутым тучами беззвездным небом, — когда они оба были молоды, до того, как их пути разошлись, а сам он вроде бы свернул с греховного пути, по которому шел, переехал в Нью-Джерси и стал уважаемым иллюстратором детских книг, в большей части которых, казалось, действовали веселые кролики, — такой же ночью девушку по имени Синди Хиггинс поджидал ужасный и отвратительный конец, о котором потом долго шептались. Полиция так и не раскрыла то дело. Потом Эрик и Роберт расстались, Эрика ждала респектабельная жизнь, Роберта — громкая скандальная известность поэта и художника, а также предполагаемого главы секты, которая славилась своей экстравагантностью с привкусом тайны и порока.