Леонард Фолья - Плащаница из Овьедо

Теплый ветер овевал широкую площадь перед собором, на которой не было ни единого деревца, а последние прихожане направлялись домой или в свое любимое кафе, громко о чем-то болтая. Но в священной палате, прохладной и тихой, он был в недосягаемости для времени и суеты.

Здесь дона Мигеля окружали все символы и иконы его веры. Знаменитый «Крест ангелов» — величественный золотой крест квадратной формы, усыпанный драгоценными камнями и поддерживаемый двумя преклонившими колени ангелами по бокам, — был не только символом этого собора, но и всей Церкви, в лоне которой он родился и прожил свою жизнь.

Справа от него был сундук с останками апостолов, вернее, учеников апостолов, сберегаемыми в мешочках из бархата. Шесть шипов, которые считались частью тернового венка, возложенного на голову Христа, тоже хранились в этом шкафу. Здесь же находилась и подошва одной из сандалий святого Петра.

Но все они теряли свою значимость на фоне реликвии, доверенной ему. Реликвия реликвий. Что же такое совершил он, простой священник, всего лишь последователь, а теперь старик, чтобы, заслужить такое счастье?

Он закрыл глаза.

Вдруг чья-то рука в перчатке зажала ему рот. Старик попытался обернуться и у видеть лицо напавшего, но тот держал его голову крепко, словно в тисках. Священник почувствовал запах кожи, а затем ему в ноздри ударил другой, более резкий запах. В тот момент когда он попробовал сделать вдох, другие руки потянулись мимо него к реликвии.

— No, no, lo toques, — пытался он закричать из последних сил. — Estás loco? Сómо se te ocurre quepuedas tocarlo?[1]

Прикоснуться к реликвии? В своем ли уме этот человек? Рука в перчатке приглушила его крики. Священник едва ли мог оказать сопротивление, тем более что от резкого запаха у него кружилась голова. Испытывая невероятный ужас, он лишь наблюдал за тем, как спутник напавшего достал из кармана пиджака маленький скальпель. Дона Мигеля охватило пламя боли, как будто лезвие скользнуло по его горлу. Но вопреки ожиданиям священника этот человек повернулся, подошел к серебряному ларцу и склонился над ним, чтобы поближе рассмотреть реликвию.

Дон Мигель, потрясенный происходящим, думал только о том, как низко он пал. Ни один человек не должен вот так, без благоговейного страха, смотреть на то, что Господь велел оберегать ему. Его сердце разрывалось от стыда.

Господь никогда не простит его…

Глава 2

Ханна Мэннинг ждала знамения. Чего-то, что подскажет ей, как жить дальше, направит ее. Она ждала этого уже много месяцев.

Девушка посмотрела на золотую звезду, водруженную на рождественскую елку, и вспомнила трех волхвов, которые последовали за ней давным-давно. Ханна не была настолько наивной, чтобы верить, что ее знамение будет столь величественным, а ее судьба — столь значимой. Да кто она такая? Всего лишь официантка. Но это не навсегда, это временно. Пока она не получит своего знамения. И необязательно, чтобы это было знамение, думала она теперь. Сойдет даже простой намек. Как и волхвы, она инстинктивно будет знать, что он означает.

Она уже долго плывет по течению.

— Нет, ты можешь в это поверить? Семь вшивых долларов, двадцать три цента и канадский дайм[2]. — Тери Зито считала свои чаевые за ночь в задней комнатке закусочной. — Все снова стали по-обычному мелочными.

— У меня то же самое, — ответила Ханна.

— А… Чего еще можно ожидать в этом захолустном городишке? — Тери засунула деньги в правый карман своего клетчатого бело-коричневого фартука с оборками, который в «Голубом рассвете» был частью формы официанток. — Лишь по праздникам здесь кто-то может отвалить пристойные чаевые. А эти семь паршивых долларов и двадцать три цента говорят мне, что праздники официально завершились.

Взобравшись на деревянный стул, Ханна снимала украшения с поставленной в закусочной высокой и тонкой рождественской елки, которая выглядела даже более высокой и тонкой без огоньков и ярких игрушек, закрывающих собой пустое пространство. Она потянулась и одним резким, сильным движением сняла звезду с ее верхушки. Свет люминесцентных ламп отражался от металлической фольги, разбегаясь по потолку.

Два события вывели Ханну из состояния апатии. Этой осенью большинство ее друзей из старших классов разъехались; они покинули Фол-Ривер и отправились в Провиденс и Бостон, чтобы найти работу или поступить в колледж. С каждым проходящим месяцем чувство, что ее покинули, становилось все более острым. Ханна понимала, что они действительно работали в течение учебы в старших классах на свое будущее, а она нет.

Потом в декабре она в очередной раз отметила годовщину гибели родителей и с ужасом осознала, что их вот уже семь лет как не стало. Ханна была поражена, поняв, что больше не помнит их лиц. Конечно, их образы хранились в ее памяти, но все они пришли с фотографий. Казалось, что у нее не осталось ни одного воспоминания с тех времен, когда родители были еще живы. Все, что она помнила, был лишь поблекший образ смеющейся матери и дурачившегося на заднем дворе отца. Теперь она уже не слышала материнского смеха и не ощущала отцовского прикосновения, когда тот неожиданно поднимал ее на руки и играючи подбрасывал в воздух.

Ханна не могла всю жизнь оставаться девочкой, потерявшей родителей. Теперь она уже взрослая.

На самом деле Ханне лишь недавно исполнилось девятнадцать и она все еще выглядела на несколько лет моложе своих ровесников. Красивое лицо, в котором отчасти сохранились детские черты, курносый носик и идеальный изгиб бровей над светло-голубыми глазами. Присмотревшись к ней, можно было увидеть шрам, который слегка делил ее бровь пополам, — след от падения с велосипеда в девятилетием возрасте. У нее были длинные волосы пшеничного цвета, вьющиеся от природы, что постоянно раздражало Тери.

Немного завидовала Тери и росту Ханны — пять футов семь дюймов, — и ее осиной талии, потому что сама она так и не сумела вернуться в свою весовую категорию после появления на свет двух сыновей. Сейчас Тери была на добрых двадцать фунтов тяжелее одного из своих идеалов компактной фигуры, навеянного советами от Дженни Крейг[3], но утешала себя мыслью, что она также была на добрых десять лет старше Ханны, которая, возможно, тоже не будет такой стройной в свои двадцать девять.

Вот если бы только эта девчонка нанесла на свое личико тонкий слой косметики, представляла себе Тери, то была бы настоящей роковой красоткой. Но, казалось, женихи не очень интересовали Ханну. Если ее кавалер когда-то и заглядывал в закусочную, то Тери точно его просмотрела, а уж на мужиков у нее глаз хорошо наметан.