Аждар Улдуз - Сейд. Джихад крещеного убийцы

«Дикари! Боже правый и милосердный, какие же это дикари!» – думал император Константинополя, глядя на рыцарей с Запада, явившихся с ордой фанатичных католиков на его земли. Он и понятия не имел, какие последствия вызовут его обращения к христианским королям и Риму с просьбой защитить от турков. Рыцари источали зловоние немытых тел, ели за столом грязными руками и понятия не имели об учтивости и изысканности. Дочь императора постоянно прикладывала шелковый платок, надушенный благовониями, к благородному, хоть и несколько великоватому носу, доставшемуся в наследство от великих греков античности, состоявших, как верили в Византии, в предках у рода пурпуроносных базилевсов. Пир, данный во дворце в честь рыцарей, явившихся защищать братьев-христиан от магометан, представлял собой отвратительное для изысканного вкуса обоих венценосцев действо, пошлые же комплименты от рыцарей в адрес принцессы были откровенно оскорбительны, но... Император боялся! Силы империи были подорваны постоянными войнами с турками-сельджуками, за этими же дикарями стояло огромное христианское ополчение, уже доказавшее свою кровожадность нападением на небольшое турецкое село, недалеко от западного берега Босфора. Они не просто перебили всех жителей, но насаживали детей живьем на вертела, а затем пожирали их плоть. Ужасно! Дочь императора, увлекавшаяся ведением исторических хроник для библиотеки Монастыря Вышней Мудрости, даже написала об этом, постаравшись, однако, лишь сухо, без чувств, описать происшедшие события. Надо признать, Константинополь не мог прокормить эту толпу, и решение рыцарей после удачной победы над турками на прошлой неделе идти дальше, на восток, вызвало радость. Этот пир – как последняя жертва... пусть уйдут... и больше никогда не возвращаются... Император и понятия не имел, какие еще жертвы предстоит принести великому граду Константинову этим дикарям!

«Дикари! У них нет даже церквей, молятся прямо на земле своему Магомету, разве что те, кто побогаче, коврик стелют под колени!» – так во время привала обсуждал жителей одной из деревенек центральной Анатолии генуэзец-пикинер, пытаясь подружиться с молодым дворянином откуда-то из страны франков. Во-первых, у франка водилось золото, и за него в той же деревне можно купить немного еды. Отнять не получится – эти дикари всё куда-то спрятали, и даже если их убить – никакого толку не будет. Не отдадут. Только за золото. Во-вторых, лицо у франка было смазливое, и некоторые солдаты поговаривали, что он содомит. А женщин генуэзец не видел уже очень давно – с самого Константинополя... Женщин же своих местные прятали. Ни одной проститутки у магометан в деревнях не сыщешь! В самом деле – дикари!

«Дикари! О Аллах, какие же дикари!» – думал банщик-сириец, выглядывая из-за дверного косяка, чтобы посмотреть на забаву – рыцарь с Запада стоял у дверей духана и, запрокинув голову, пил вино из кувшина для кальяна. Молодой чайханщик не скрывал усмешки, но этому человеку с когда-то светлыми волосами, ныне коричневыми от грязи, и в голову не приходило, каким дикарем он выглядит. Банщику еще не приходилось видеть пришельцев с Запада без одежды – в баню они никогда не ходили, и в народе говорили, что у них тела покрыты язвами, поэтому одежд и доспехов они никогда не снимают. Пришельцы расположились прямо под городскими стенами – старейшины цеха красильщиков шерсти уговорили правителя города собрать хороший выкуп, чтобы эти варвары не напали на город, и дать им еды в дорогу. Однако христиане с Запада никуда, похоже, идти не собирались, наполняя воздух вокруг своего лагеря смрадом и зловонием. «Что может быть хуже этого?» – думал банщик. Он и не догадывался, насколько худшие испытания, чем зловоние неубранных выгребных ям, готовят его городу эти дикари.

Цивилизация Запада шла воевать с дикарями Востока. Дикари с Запада шли на Восток...

Глава I – РОНДО ПУСТЫНИ

Песок пел рондо... тема повторялась, разными вариациями песочного расклада на лице пустыни, внося разнообразие в вечность. Песок пел о разлуке. Она бывает разная – разлука... кто-то ищет свою вторую половину в другом человеке... кто-то копается в себе... песок пел о разлуке, что никогда не кончается. О разлуке частицы, которая никогда не будет вместе с другой, а ведь еще миг назад она лежала рядом, грела кристальные грани под солнцем... от холода ночи стонала струнами-прутьями кристаллической решетки, которую еще придумают схоласты рода человеческого... Частицы, что пребывает всегда с подобными себе... и всегда в одиночестве...

Песок помнил воду... Вода лилась из кожаного ведра-бурдюка в арык, впитывалась в него, уходя в пустыню, и всё же тонким ручейком доносила жизнь до крохотных ростков на бахче оазиса Шюкр Аб... Большие глаза шестилетнего мальчика, слишком мелкого для своего возраста... мелкая кость, маленькие руки, стопы, утопающие в песке... И большие глаза, в которых звездами сверкает отражение воды... Вода жизни... Вода благодарности – Шюкр Аб, источник в сердце пустыни, в пяти днях от Иерусалима, где уже шесть лет в мире живет племя бедавинов из джемаата имама Халеля. Имам приходит раз в три месяца, гладит мальчика по голове и хвалит старейшин за заботу о маленьком Сейде. Имам пил воду источника и громко говорил – «шюкр йа Рабби!»... Но первым всегда давал воду мальчику, и он пил прямо из ладоней имама, приближая лицо к этим рукам, на которых навсегда отпечаталась пустыня... Песок помнил эту воду.

А еще песок помнил кровь... Высохшая, мельчайшими частицами она вошла в песок полноправным гражданином великого кочевья... кровь мальчика, сына пустыни... кровь Сейда, единственного, кто выжил после жестокой резни, устроенной крестоносцами у оазиса Шюкр Аб. Легкая стрела застряла в плече – мальчик даже не подозревал, как ему повезло, что явившиеся с Запада грабители взяли на вооружение стрелковое оружие пустынных кочевников... Арбалетный болт убивал или жестоко калечил, тяжелый лук в пустыне был неудобен, легкие же стрелы разили свои жертвы, не позволяя им сбежать, но оставляя в живых и превращая в ценный товар – рабов. Изнеженный мальчик потерял сознание – он не привык к боли. Его никто никогда не бил, он был любимчиком деревни, ее талисманом, сейдом, рожденным от святого паломника, идущего в Мекку из далекой Иберии. Шок от боли, от страха... он потерял сознание и потому уже не увидел, как страшные, большие, бородатые мужчины в грязных, покрытых пылью пустыни доспехах кромсают тела жителей деревни железом мечей, топчут копытами скудные посевы, режут людей, спуская кровь в арыки... рвут одежды с матери, валят ее на песок пустыни – она пыталась убежать так далеко, как могла, но догнали... Последний, удовлетворив похоть, просто и деловито перерезал ей горло... кровь матери смешалась с песком пустыни...