Евгения Федорова - Эффект отражения (СИ)

Наступив в незаметную в темноте грязную лужу, Павел промок. Вот и еще сюрприз! Домой дойду — придется отмываться! А то и джинсы придется отстирывать, небось, до колен заляпал!

— Отбегался! — Сказал внезапно кто-то, выступая из-за дерева прямо перед Павлом.

А потом что-то сухо треснуло, юношу словно гирей в грудь ударило и он упал навзничь, теряя сознание. Последнее, о чем он успел подумать, было: куртку тоже испачкаю…

Что-то неприятно потерлось о щеку, защипало, зачесалось в носу и Павел, подняв руку, остервенело принялся тереть лицо. Тяжело на пол спрыгнул кот.

Юноша приподнялся на локте и тут же схватился за грудь — ее пронзила острая боль. Впрочем, если не шевелиться, она мигом утихала.

Павел лежал на протертой до пружин, ни чем не покрытой тахте в комнате, где даже с книжных полок следили за ним внимательные, разноцветные, кажущиеся стеклянными глаза. Полтора десятка кошек, рассевшихся кто где, чувствовали себя здесь полноправными хозяевами. И им не нравился новый гость. Рыжие, черные и белые, двухцветные и в пятнах, в полоску и разводах, они переминались с лапы на лапу, шипели, помуркивали, вперив в чужака пристальные взгляды. В нос бил жуткий, стойкий запах кошачьей мочи. На всей мебели, на всех поверхностях лежали клочья выпавшей разноцветной шерсти.

— Зачем ты его сюда принесла, ба? — донесся из коридора возмущенный звонкий голос. — Его в больницу надо!

— Не надо, в порядке с ним все, с нехристем этим. А еще крещеный, постыдился бы крест на груди таскать. Бабке на булку пожалел, вот народ пошел бесчувственный!

— Я же тебе принесла, ба, целый торт! Что, мало?

— Тебе то спасибо, внученька, только ты обо мне заботишься и не боишься меня! Вот, послушай-ка сказку. А то чем еще старуха тебя отблагодарить может? А ты чаю сделай, с тортом твоим вкусно будет…

О, да это же та самая карга из парка, — догадался Павел и принялся шарить рукой под курткой, в которой на уровне сердца была аккуратная дырка. Под одеждой на коже оказалась круглая ссадина с запекшейся кровью и большой, разлившийся по коже синяк. Растеряно оглядевшись, Павел увидел лежащий на краю стола портсигар с развороченным, словно вырезанным тупым консервным ножом центром. Над портсигаром навис здоровенный серый кот с круглыми желтыми глазами. Он нахохлился и походил на большую плюшевую подушку, раздувшуюся от паралона.

Вот тебе и фортуна, — ошалело подумал Павел, не заметив, как губы сами собой растянулись в дурацкую улыбку. — Ну и дела! Меня пытались застрелить. Пуля насквозь пробила железный портсигар, но кожу поранила лишь слегка. Скорости не хватило! Пусть только кто-нибудь теперь расскажет мне о вреде курения, зубы выбью!

А старуха на кухне тем временем принялась бубнить, и Павел волей неволей прислушался к ее словам.

— Где-то в дивном лесу, полном земляники и заячьей капусты, среди высоких папоротников солнечным днем под звон ручья и пение птиц, в уютной норке под замшелым корнем векового дуба появились на свет два зайчонка. Братик и сестричка. Ушко и Лапка. Мама-зайчиха назвала так своих детей потому, что у братика было черное ушко, а у сестрички — черная лапка.

«Мы — особенные! — прыгая по кочкам и греясь в приветливых солнечных пятнах, кричали зайчата. — Таких как мы больше нет. Все зайцы серые-серые, а зимой будут белые. Все такие похожие друг на друга, но обычные. А мы — другие! У моей сестренки черная лапка. У моего братика черное ушко!».

Жили они беззаботно, резвились, ели заячью капусту, росли. И вот однажды, сбежав от матери, попрыгали на дальнюю поляну за земляникой. Сорока-балаболка насвистела зайчатам, что на опушках, пригретая ласковым солнцем, налилась сама крупная земляника.

Прыг-скок, вот и опушка. Дальше поля, без края, без начала, с колыхающимися пряными травами. Застыли зайчата, никогда они не видели русских просторов.

«Вон ягодка», — вскричала Лапка и из лесу выскочила. А Ушко стоит — не решается. Вдруг вспомнился ему Ворон, который хрипло кричал им в след:

«Куда бежите, малыши, будет беда! Идет беда!»

Знал Ушко, что ворон стар и уже давно порос мхом. Никто ворону не верил, он вечно говорил кажущиеся другим глупыми вещи. Но страшно стало вдруг зайчонку.

А Лапка уже во всю кушает сочные, набухшие ягодки и хихикает над трусоватостью брата. Ушко не выдержал, побежал следом, но тут увидел на опушке еще одного зайчонка.

«Эй!» — крикнул он, приближаясь, и разглядел, что ушко у того тоже черное. Замер зайчонок, а Лапка как закричит:

«Беда, братец! Беда!»

Спикировал с неба ястреб, ухватил Ушко поперек тельца, поднял его влет и унес кормить своих птенцов. Заплакала Лапка, а незнакомый зайчик с черным ушком прыг-прыг и скрылся в лесу. Как думаешь, внучка, что это, когда из двух одинаковых беда одного выбирает?

— Это судьба, бабуль!

— Нет, внучка, это правильно завороженное зеркало.

Тут Павел не выдержал, встал, выдернул из-под зашипевшего кота свой простреленный пулей портсигар и заглянул на кухню.

Здесь и вовсе все было обшарпано до безобразия; на побеленном много лет назад потолке расплывались желтые разводы от старых потопов. Мебель разваливалась от старости, двери шкафчиков перекосило, углы были обколоты. За столом сидела старуха, держа на коленях белоснежную ангорскую кошку с голубыми глазами. Кошка громко мурлыкала, втыкая в хлопчатобумажные колготки бабки длинные тонкие когти. Задранный высоко хвост щекотал хозяйке подбородок.

— А где внучка? — нервно спросил Павел, неловко заходя в кухню.

— Какая внучка? — сварливо переспросила старуха, неодобрительно глядя на гостя.

— Та, с которой ты разговаривала!

Павел на всякий случай выглянул в коридор, но там никого не было; зашел в ванную, туалет, оглядел облупившиеся стены и проржавевшую до дыр сантехнику.

Странное волнение охватило юношу, непонятный страх накатил и Павел облокотился о дверь, тяжело задышав.

— Тебя вроде не по голове стукнули, нехристь, — донеслось с кухни. — Нет тут никого, кроме тебя, меня и моих кошечек славных.

Павел судорожно вздохнул и бросился к выходу. На тумбочке у входа лежала разделочная доска, подсохшие ошметки мяса и длинный узкий кухонный нож — видимо старуха здесь нарезала кошкам еду. Павел торопливо натянул кроссовки, замешкался на мгновение, а потом, приняв решение, схватил нож и сунул его в карман. Он ровным счетом не понимал, что происходит. Аспирант Павел Кранц по всем законам его жизни должен был вернуться домой, пужинать, взгромоздиться на кресло с ногами и, включив радио, послушать новости (после дня перед микроскопом он предпочитал не смотреть телевизор). А потом уснуть. Вместо этого, трудно представить, он получил пулю в грудь и очнулся неизвестно где у сумасшедшей старухи!