Вук Задунайский - Балканский венец

Воистину на землях этих веками жили, воевали, любили, ненавидели, убивали и умирали воины, не уступающие ни Иштвану Добо, ни Михалу Володыевскому с Логинусом Подбипентой. Другое дело, что своего Газы Гардони и Генрика Сенкевича гайдуки да воеводы не дождались. Иноземные же литераторы до недавнего времени вспоминали о Балканах нечасто, причем все больше «на вывоз». Разве что байроновский Чайльд-Гарольд лично добрался до Греции и Албании, ну так и сам Байрон нашел в Греции свой конец. Еще вспоминается красавица Гайде, выведшая на чистую воду предавшего ее отца «военспеца»-француза. Характернейшая, к слову сказать, деталь. Дюма вообще мастер по части мелочей, но мелочей, вбирающих в себя бездны. Вот и тут – сколько лет прошло, из Янины все пишут и пишут, а гуманные европейцы все предают и предают доверившихся их слову и совести «дикарей». Но вернемся к известным литературным персонажам балканских национальностей.

Ниро Вульф натурализовался в США, завел домик с орхидеями и только будучи потрясен до глубины души стучит кулаком по столу и орет на непонятном языке, «на которым в детстве разговаривал с Марко Вукчичем». Наследник престола таинственной Герцословакии, хоть и собирается вместе с английской женой на историческую родину, на страницах книги свое намерение не осуществляет. Даже некто (нечто), названное Брэмом Стокером Дракулой, покидает отеческие гробы в погоне за викторианской кровушкой. И, разумеется, терпит фиаско – англосаксы не из тех, из кого можно невозбранно делать доноров, они и сами могут присосаться не хуже иного вурдалака.

Кстати, далеко не все помнят, что Алексей Константинович Толстой взялся за вампиров задолго до Стокера. В «Упыре» действуют перебравшиеся в Россию потомки дунайских злодеев, а в «Семье вурдалака» рассказчик оказывается среди сербов – «этого бедного и непросвещенного, но мужественного и честного народа, который, даже и под турецким ярмом, не забыл ни о своем достоинстве, ни о былой независимости». За независимость уже своей родной Болгарии рвется сражаться смертельно больной Инсаров, герой тургеневского «Накануне». Добровольцем на Балканы отправляется и потерявший Анну Вронский, но ни как он воевал, ни как погиб, читатель не видит. Уехал – и все. Не он первый, не он последний.

Тогда, в 1875–1876 годах, славянское население Османской империи восстало. Дело шло к очередному витку партизанской войны, но вмешалась Россия. Сначала просто собирали деньги и медикаменты, затем в сербскую армию вступили семь тысяч русских добровольцев во главе с покорителем Средней Азии генералом Михаилом Григорьевичем Черняевым, который принял сербское подданство для получения должности главнокомандующего Сербии. После некоторого колебания склонился к вмешательству и Александр II.

Балканская кампания 1870-х годов всколыхнула общество, но литературу в отличие от живописи затронула не слишком. Зато сейчас «балканика» становится популярной, книжный рынок стремительно пополняется новинками самого разного толка. И тут «Балканский венец» оказывается наособицу. Это не исторический детектив, не похождения лихого попаданца, не вампирский ужастик (хотя и мистики, и вурдалаков в книге хватает) и даже не политический триллер конспирологического толка. Тем не менее аналог «Венцу» имеется. Это «Гузла», литературная мистификация Мериме, расширенная Пушкиным за счет подлинных сербских песен и, видимо, собственных имитаций. «Передайте г. Пушкину мои извинения, – писал Мериме. – Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался, и пр.».

Литературоведы и критики до сих пор гадают, в самом ли деле Александр Сергеевич обманулся или действовал по любезному ему принципу «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». Зато точно известно, что французский литератор лукавил, утверждая, что написал книгу за пятнадцать дней. На самом деле он занимался этим семь лет, и сюжеты взяты отнюдь не с потолка. Да и еще один славянин, «Мицкевич не усумнился… в подлинности сих песен». Пушкин же превратил «Гузлу» в уникальный поэтический цикл..

«Пушкин стремится смотреть не со стороны, а изнутри, не оценивать, а реконструировать. Этот угол зрения резко меняет все этические и эстетические оценки; дикость, невежество, извращенная жестокость воспринимаются как естественное состояние, норма жизни. Здесь Пушкин выходит к важнейшему выводу о социально-исторической обусловленности этических и эстетических норм. У каждой эпохи своя мера дозволенной жестокости, свое представление о героизме и т. д. Допустимо сопоставлять эти разные измерения одних и тех же понятий, но недопустимо оценивать людей и события одной эпохи по меркам другой. Пушкин сознательно устраняет эти другие мерки – свои и своей эпохи, чтобы реконструировать именно другое сознание, воспринимающее мир в другой системе ценностей».

Эти слова Ольги Сергеевны Муравьевой идеально подходят и к балканскому циклу Вука Задунайского, тоже, кстати, не чурающегося мистификаций и при этом совершенно не боящегося «разоблачений». Есть и еще одно сходство. Название «Песни западных славян» говорит само за себя, как и «Балканский венец», но венец этот, по сути, надевают не византийцы, не македонцы, не османы, а сербы. Каждое «сказание», как и каждая «песня», самоценно, но будучи собраны воедино они становятся единым целым, не только дополняя, но и многократно усиливая друг друга.

О чем бы ни шла речь в сказаниях – о невероятных обстоятельствах битвы на Косовом поле, о князе Милоше Обиличе, одолевшем саму судьбу в неравной схватке, о султане-чернокнижнике Баязиде, умерщвленном Тамерланом, о зловещем господаре валашском Владе по прозванию Дракула, о падении Константинополя и о монахе, ушедшем в стену, о первых сербских династах Неманичах – святых и грешниках, или об упырях-янычарах и духе нечистом, вселившемся в царя македонцев – везде мы попадаем в жестокий и необычайно яркий мир фантастических Балкан, необыкновенно реальных запредельной реальностью вымысла, мир, где людьми правят нечеловеческие страсти и где чудо – не роскошь, но средство выживания.

Современный человек испытывает острый дефицит сказок. Тех самых, что рассказывают на ночь детям. Автор взял на себя труд вновь рассказать нам сказки, пусть и для взрослых, но зато тем самым, знакомым нам с детства сказочным языком. Нелегкий для чтения – он тем не менее завораживает, цепляясь в нашем подсознании за те самые крючочки, которые все еще есть там и которые, подобно балканским сказителям – гусларам, отвечают за внутрисемейную передачу знаний, за усвоение многовековой мудрости, накопленной в легендах и сказаниях каждого народа. Даже поколение, выросшее на эстетике «Звездных войн», тем самым подсознанием ощущает – не в Силе дело. Тем более что Сила эта биполярна и равнодушна. Гораздо важнее Память во всех ее ипостасях – Клио, Фама, Мнемозина, История. Именно она дает нам возможность сравнивать, сопоставлять и выбирать варианты поведения. История не учит – она дает примеры. Наш выбор – каким из них следовать.