Каролина Фарр - Загадка Кондор-Хаус

Я испуганно уставилась на него:

— Вы шутите! Начальница почтового отделения в Илуачи сказала мне, будто от почтового отделения до Кондор-Хаус две мили. А я, наверное, прошла уже больше.

Его губы на мгновение тронула улыбка, а на щеке появилась ямочка и тотчас же исчезла.

— Да, прошли больше, точнее, около двух с половиной миль.

— О нет! Почти пять миль! Вы уверены, что идти так далеко?

— Уверен. Бедная миссис Тремейн — достойная всяческого уважения особа, но сомневаюсь, ездила ли она когда-нибудь по этой дороге. Во всяком случае, она в Илуачи всего несколько месяцев и большую часть этого времени, зимой, дорога была покрыта льдом.

— Людям следует более тщательно взвешивать свои слова, — с возмущением пробормотала я.

— Люди никогда этого не делают, — заметил он. — К сожалению, безответственная болтовня — обычное дело.

Я вздохнула и посмотрела на дорогу.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? На случай, если…

Он покачал головой:

— Ничего не имею против, но это бесполезно. Линия по-прежнему повреждена.

Мне показалось, что мое затруднительное положение доставляет ему удовольствие, когда, вынув трубку изо рта, он, усмехаясь, произнес:

— Прошагав еще две мили в этой нелепой узкой юбке и туфлях на каблуках, вы будете не в состоянии оценить Кондор-Хаус и общаться с дорогой Симоной. Почему бы вам не зайти в студию и не выпить какой-нибудь напиток, который принесет нам Саки, мой слуга.

— Не хочу беспокоить вас, — начала я. Как только он усмехнулся, у меня возникло ощущение, будто я знаю его. Похоже, я видела это лицо без усталого высокомерного выражения.

Он пожал плечами:

— Как вам будет угодно. Если предпочитаете идти, то идите. Однако вам следовало надеть более удобные туфли. Отсюда дорога становится еще хуже. — Он огляделся в поисках кота. — Ну, Сатана, пришло время для моего кофе и твоего молока. Пойдем, приятель.

— До свидания!

Я отвернулась, чтобы не видеть его небрежность, способную привести в бешенство. Но один из моих высоких каблуков погрузился в мягкую землю, туфля свалилась с ноги, я споткнулась и упала. Меня спасло только то, что я бросила чемоданчик и машинку и выставила руки.

Я встала и подумала, что, если он станет смеяться надо мной, я вызывающе пойду прямо в чулках. Но он не смеялся, а мрачно смотрел на меня и качал головой.

— Почему так происходит? — спросил он. — Почему женщины всегда говорят иносказательно о том, чего хотят? Если мы что-либо желаем, то говорим об этом прямо.

Он подошел ко мне и, взяв печатную машинку и чемодан, посмотрел на мои руки, которые теперь выглядели так, словно я лепила пирожки из грязи.

— На самом деле вы ведь не хотите идти пешком до Кондор-Хаус, теряя туфли через каждые несколько ярдов, ведь правда?

— Я…

Я пристально всмотрелась в него, и снова возникло ощущение, будто я его знаю. Где я могла видеть его прежде? Может, он какой-то знаменитый художник, которого я должна знать?

— Конечно, не хотите, — продолжал он так, будто я согласилась с ним. — А теперь идите в студию, приведите себя в порядок, и Саки принесет нам кофе. Затем он сможет отвезти вас в зверинец Симоны Стантон.

Он взял машинку и чемодан в левую руку, словно они ничего не весили, а правой поддержал меня, пока я поднималась по ступеням. А я, держа в руках грязные туфли, шла, мягко ступая в чулках, рядом с ним.

Интерьер студии вполне мог быть интерьером городского пентхауса. Помещение оказалось намного больше, чем казалось снаружи. Меня удивило, с каким вкусом и роскошью студия обставлена. Половину ее занимала гостиная, где стояли глубокие кресла, коктейль-бар, книги. Работал он в другой комнате, и через открытую дверь мне была видна картина на мольберте. Это был незаконченный морской пейзаж в разнообразных, но мрачных тонах, на нем было изображено залитое солнцем море перед надвигающимся штормом.

Картина казалась приятной и вполне традиционной. Такие работы, наверное, легко продаются. Но она совершенно не подтверждала испытываемого мной мучительного чувства, будто я его знала, — это не была работа мастера.

— Ванная здесь, — показал он. — Вы найдете там чистые полотенца, мыло, щетки для одежды и обуви. Не хотите ли виски, пока Саки готовит кофе?

— Спасибо, но, пожалуй, слишком рано для виски. Предпочитаю кофе.

Он кивнул:

— Я и сам теперь много не пью. И Сатана, конечно, тоже.

Я остановилась в дверях ванной.

— Вы имеете в виду кота?

— Кого же еще?

— Его действительно зовут Сатана? Как забавно! Я так и назвала его, когда он вышел ко мне на дорогу.

— Большинство людей так и делает — пожалуй, это имя подходит ему. Огромный черный кот с желтыми глазами. Лично я выбрал бы ему более приятное имя, но он, похоже, не возражает, так что я смирился. Между прочим, меня зовут Ранд, Тони Ранд.

Ранд? Это имя ничего мне не говорило.

— Рада с вами познакомиться, мистер Ранд, — вежливо сказала я, — а меня зовут Маделин Феррари.

Пока смывала грязь, чистила одежду и туфли, я размышляла о Тони Ранде и не могла его понять — было в нем что-то ускользающее и… да, неприятное.

Я слышала, как он с кем-то разговаривал.

— Ты, наверное, уже знаешь, что у нас гостья, Саки. Она направляется в Кондор-Хаус. После того как подашь нам кофе, можешь вывести автомобиль с открывающимся верхом. Мы же не можем позволить ей пройти весь этот путь пешком, не правда ли?

Когда я вышла из ванной, он стоял перед боковыми окнами, сцепив руки за спиной, и смотрел на море. Аромат табака в комнате смешивался с запахом масляных красок, так что с уверенностью можно было сказать, что это комната мужчины.

Осмотревшись, я обнаружила еще одну дверь, но она была закрыта.

— Как вам здесь нравится? — спросил Тони Ранд, не поворачивая головы.

— Прекрасно. По-моему, идеальное место для художника. Или для писателя. Хотя, пожалуй, слишком далеко от моих занятий.

— Я уже понял, что вы писательница. Вас выдало то, как вы несли машинку, словно близкого друга. Вас выдают и такие качества, как чувствительность, восприимчивость, интеллект. Что же касается занятий, я не приглашал вас работать здесь, а просто поинтересовался вашим мнением.

Я сдержала резкий ответ, готовый сорваться с языка. Он сказал именно то, что думал, этот высокий внимательный человек. И ему удалось смягчить свои слова замечанием по поводу чувствительности, восприимчивости, интеллекта.

— Во всяком случае, если у писателя или художника есть талант, тогда, безусловно, не имеет значения, где он или она живет, — продолжал он, все еще глядя в окно. — Дело само вас найдет.