Анастасия Чеховская - Странности

В царя горы играть было тоже интересно, но он и тут оставался не у дел, глядя, как возится и шумит руконогая куча-мала из галдящих мальчишек. Тот, кому удавалось пробиться на гору — снега или матов в спортивном зале, раскидать соперников, и крикнуть громко: «Царь горы, чур, не маяться!», был царем горы, а все остальные были чмо и ему прислуживали: таскали портфель, гоняли за пирожками в школьную столовую и жевали промокашку, изготавливая снаряды для пуляния из трубки. Антип никогда никому не прислуживал, но и царем не был. Он был чужим.

Все, что ни делал он, другим казалось ненормальным и противоестественным. Он громко и не к месту смеялся, зависал взглядом в какой-то ему одному видимой точке пространства. Умел говорить слова задом наперед, шевелил ушами и крутил пальцы в суставах так, как не умел никто в его классе.

— Фу, ты, как собака, ушами двигаешь, — говорили брезгливые девочки.

Пальцы, которые вольготно вращались в суставах, словно шарниры, смазанные маслом, вызывали у детей тошноту, а у школьной медсестры заинтересованность.

— Тебе бы в цирке выступать, — посоветовала она, делая Антипу прививку Манту.

— Нет, я не хочу в цирке, — поджал Антип губы.

— А где ты хочешь?

Антип задумался.

— В школе.

— Какой молодец! И кем ты будешь в школе работать?

— Скелетом.

Желтый человеческий каркас по прозвищу Жмурик-Васек был его единственным другом и собеседником. Другие дети Васька избегали, справедливо полагая, что тот, кто до него дотронется, будет «чмом пожизненным». Антипу это было на руку. С Васьком можно было мысленно болтать на уроках, и никто не мог сказать, что Антип, сидящий с каменным лицом, отвлекается. Он вообще вел себя смирно, но учительница каждый раз замечала в нем странности, к которым нельзя было применить знакомые ей со студенческой скамьи педагогические приемы. Антип умел читать, но делал это слишком быстро, чтобы его могли понять другие дети. У него была фотографическая память. Пролистав книжку, он лениво говорил: «Потом дочитаю!» С букварем была сущая морока.

— Читай со всеми, — требовала учительница.

— Там скучно, — вяло отбрыкивался Антип. — Я уже прочитал.

— Нет, читай сейчас, вслух.

— Хорошо, соглашался Антип. — Страница пятьдесят четыре. Буква ша. У Миши машина машина. Хорошо играть новой игрушкой. Шуршат бесшумно камыши. Ирина Петровна, а как можно шуршать бесшумно?

— Антип!

— Что?

— Ты как читаешь?

— Вслух, вы же сами сказали, Ирина Петровна. А камыши?..

— Антип!!!

— Да что?!

— Ты почему читаешь с закрытой книгой? Немедленно открой букварь!

— Ну я и так все вижу. Я же запомнил.

— Антип, я тебе сейчас два по поведению поставлю.

Другие дети смеялись. Антип, который читал текст из закрытой книги, казался им дурачком.

Отец в воспитании сына почти не участвовал: мать не позволяла. Каждую пятницу, когда он пьяный приходил с работы и требовал дневник сына и ремень, мать замахивалась на него локтем и шипела:

— А ну, замолкни, ирод! Не видишь, Антипушка уроки готовит?!

— А, уроки, — переходил на умильный шепот папаша. — Ну пусть, пусть…

Прокрадывался в комнату сына и ошарашенный возвращался обратно:

— Мать, он чего-то не того, как-то не так готовится. Ты видела?

— Чего?

— Ну, как он уроки делает…

— Да, что ты к ребенку прицепился, пьянь! Иди ляг, проспись. Как в школе задали, так и готовит. Он сегодня две четверки принес.

Отец делал вид, что идет спать, а сам прокрадывался к дверям Антипа и с выпученными глазами смотрел, как сын сидит над грудой томов Большой Советской энциклопедии, и безразлично перелистывает страницы. Запомнив страниц двести-триста, он шел гулять, а там уже читал то, что больше всего нравилось. Мать, выглянув в окно, видела, как Антип качается на качелях или обстругивает перочинным ножичком деревянную палочку, или гладит огромную дворовую собаку.

— Антипушка, сыночек, — ее распевный голос разносился из форточки над двором. — Немедленно уйди от дворняги. Она блохастая.

Антипушка послушно отходил, а дворняга, как по команде, разворачивалась и убегала за угол, деловито помахивая хвостом. Какие у нее были дела, знали только собака и Антип, который к тому времени обнаружил, что умеет понимать животных. Нет, он, конечно, не разумел птичий язык и не мог по-свойски общаться с орущими по весне котами, но жизнь всякого зверья казалась ему простой, понятной и исполненной смысла. В тот момент, когда собака убегала от него, он каким-то внутренним взглядом видел зарытую на помойке кость и желтый от собачьей мочи столб с объявлениями, на котором появилась еще одна, незнакомая его псу, метка. Животные относились к нему добродушно. И даже ощенившиеся суки позволяли притаскивать еду и кормить теплых, жалобно скулящих кутят творогом и мягкими домашними котлетами. К концу второй четверти дворняги со всего района узнавали его, как родного, и дружелюбно виляли хвостами при встрече.

Летние каникулы не пропали даром, и поколение кутят, которое Антип выкормил в первом классе, превратилось к сентябрю в стаю здоровых и хитрых дворняг, которые не жрали отравленное мясо и растворялись в воздухе, едва в район въезжал обшарпанный живодерский грузовичок. Из всех людей эти собаки признавали одного только Антипа, слушаясь его, как вожака и высшее существо. А он, обделенный вниманием товарищей, проводил с дворнягами большую часть времени, играя в пятнашки и пересказывая подросшим щенкам интересные места из Большой Советской энциклопедии. Как-то одноклассники увидели, как Антип носится с собаками среди куч мусора за домом. Все единодушно решили, что он после этого чмо, причем не простое чмо, а чмо помойное. Так Антип обрел в классе свой постоянный статус.

К пятнадцати годам он превратился в высокого нескладного подростка, молчаливого, узкоглазого и густоволосого. Шапка черных курчавых волос, скрывавшая пятно на его голове, напоминала по жесткости ершик для мытья посуды, и на обычные кудри походила мало. Мальчишки — все, как один лысые, в спортивных костюмах и черных куртках из кожзаменителя, смеялись над кудрявым Антипом и дразнили по старой памяти «сифой» и «помоечником». Девушки, застенчиво трогающие герпес на лиловых, крашеных одной на всех помадой губах, хихикали и картинно зажимали прыщавые носики. Антип терпеливо сносил травлю, стричься не желал, ходил в школу каждый день, лениво получая свои пятерки, и к придиркам одноклассников относился, как к запаху гнили на помойке, морща нос, но особо не принюхиваясь. Главное, что его больше не били. Первый и последний раз его пытались поколотить в восьмом классе, когда самый длинный из одноклассников Генка Силин уволок школьную сумку Антипа на пустырь за недостроенным школьным корпусом. Антип Силина догнал, стал мутузить, но на подмогу кинулись сидевшие в кустах гопники. И тут случилось странное: Антип отпрыгнул, запрокинул голову и завыл горько, отчаянно и одиноко, как плачет загнанный в красные флажки, голодный зимний волк. Одноклассники сначала застыли, как вкопанные, а потом налетели на выпендрежника всей толпой. Такого кошмара, который начался потом, никто еще не видел. Откуда-то стали появляться собаки: большие лохматые волкодавы и маленькие вертлявые шавки, беспородные дворняги и страшные по своей зубастости ублюдки, которых рожают вырвавшиеся на свободу дворовые суки, или оставляют на уличный приплод загулявшие по весне цепные кобели. Вся эта мохнатая, зубастая, блохастая масса бесшумно окружила мальчишек и, сверкая ненавистью в коричневых глазах, ждала момента, чтобы наброситься.