Говард Лавкрафт - Слепоглухонемой

Стук пишущей машинки, так успокоивший искателей приключений, совершенно неожиданно прервался, едва только доктор, по праву главы процессии, открыл большую застекленную дверь, ведущую в дом. В тот же самый момент двое из его спутников почувствовали, как их с ног до головы обдало волной холодного воздуха, что было более чем странным для жаркого июньского дня, хотя позже они уже не решались подтвердить данный факт со всей категоричностью. Зал, куда, миновав длинный коридор, вошли исследователи, был тщательно прибран и производил в целом довольно приятное впечатление. Блейка в нем не было; тщательный осмотр нескольких прилегавших к залу комнат также не дал никаких результатов. Вся внутренняя обстановка была выдержана в изысканном колониальном стиле, и, несмотря на то, что за порядком в доме следил один-единственный слуга, все помещения находились в состоянии, близком к идеальному.

Поочередно заглядывая в многочисленные комнаты, соединенные между собой широкими проходами и встречавшие гостей распахнутыми настежь дверями, исследователи в конце концов оказались в юго-восточном углу здания – там, где в просторном помещении первого этажа располагались библиотека и кабинет. Библиотека представляла собой небольшую аккуратную комнату с обращенными на юг окнами. Вдоль ее стен стояли полки, на которых громоздились специальные азбуки – с их помощью слуга имел возможность общаться со своим слепоглухонемым хозяином через язык прикосновений, – и пухлые брайлевские тома для незрячих – Блейк читал их кончиками своих чувствительных пальцев. Примыкавший к библиотеке кабинет был ярко освещен полуденным июньским солнцем, проникавшим в комнату сквозь те самые окна, что были некогда замурованы Симеоном Тэннером и вновь прорублены после его смерти. Как и следовало ожидать, Блейк находился в библиотеке – он сидел за стоявшей на письменном столе машинкой, в каретке которой торчал наполовину отпечатанный лист бумаги; множество других убористо заполненных страниц было в беспорядке разбросано на столе и вокруг него. По всему было видно, что Блейк внезапно прервал свою работу – скорей всего, виной тому было дуновение холодного воздуха, заставившее его поглубже запахнуться в домашний халат. Голова его была повернута к двери, ведущей в залитую солнцем смежную комнату. Вся его беспомощно-настороженная поза безошибочно выдавала в нем человека, напрочь лишенного слуха и зрения. Оказавшись в дальнем от входа углу комнаты, откуда можно было разглядеть лицо неподвижно сидящего Блейка, доктор вдруг побледнел как полотно и, поспешно отступив обратно к двери, сделал остальным знак не двигаться. Спутники доктора недоуменно переглянулись, но он оставил без внимания их вопросительные взгляды: ему нужно было как можно скорее успокоиться и стряхнуть с себя оцепенение, охватившее его, едва он только взглянул на лицо хозяина дома – ибо его взору предстала картина настолько страшная, что невозможно было поверить до конца в ее реальность. Теперь он уже не удивлялся тому, что тело старого Симеона было столь поспешно кремировано в далекую зимнюю ночь 1819 года – конечно же, его сожгли из-за того без преувеличения чудовищного выражения, что запечатлелось на лице затворника после смерти. Вот и сейчас на лице Ричарда Блейка застыла такая жуткая маска, что даже наделенный недюжинным хладнокровием человек вряд ли смог бы взглянуть на нее без содрогания. Доктор не сомневался в том, что покойный Блейк, чья беззаботно стрекотавшая машинка неожиданно смолкла, едва только исследователи вошли в дом, что-то увидел – увидел, несмотря на свою абсолютную слепоту, – и увиденное наполнило его душу таким невообразимым ужасом, что он скончался на месте, замерев в той позе, в какой застал его неведомый кошмар. Что-то нечеловеческое было в этом лице и в этих мертвых стеклянных глазах – огромных, синих, налитых кровью и вот уже шесть лет как утративших способность воспринимать образы окружающего мира. В них застыло выражение величайшего испуга, а уставлены они были на залитый ярким солнечным светом кабинет – тот самый кабинет, что много лет простоял в кромешной тьме, на которую обрек его Симеон Тэннер, заложивший кирпичом выходившие на болото окна. У доктора Арлоу Морхауза закружилась голова и подкосились ноги, когда он увидел чернильные зрачки трупа – несмотря на ярчайший дневной свет, они были максимально расширены, подобно тому, как расширяются в темноте зрачки кошки.

Только после того, как доктор закрыл эти уставленные в пространство мертвые глаза, он разрешил остальным взглянуть на Блейка. Пока те осматривали мертвеца, доктор лихорадочно и вместе с тем весьма тщательно обследовал безжизненное тело поэта. Стараясь не замечать нервной дрожи в руках, он скрупулезно изучал состояние трупа, время от времени сообщая о результатах осмотра своим спутникам, которые стояли рядом и с жадностью ловили каждое его слово. Однако докладывал доктор отнюдь не обо всем, что открывалось ему: некоторые свои выводы он благоразумно держал при себе – в противном случае они наверняка натолкнули бы его компаньонов на слишком опасные для заурядного человеческого ума размышления. Впрочем, не одному лишь доктору открывались странные обстоятельства этой загадочной истории: пока он возился с телом Блейка, кто-то из его помощников заметил вполголоса, что только ворвавшийся в комнату ветер мог наделать такой невообразимый сумбур на письменном столе Блейка и так сильно спутать его шевелюру – а между тем, хотя окна студии, равно как и двери, ведущие из нее в библиотеку, были распахнуты настежь, день выдался совершенно безветренным, и в этом прекрасно отдавали себе отчет все участники расследования.

Один из мужчин начал было собирать валявшиеся там и сям машинописные листы и складывать их в аккуратную стопку, но доктор Морхауз остановил его встревоженным жестом. Он уже успел разглядеть текст на листке, торчавшем из машинки, и написанное так поразило его, что, внезапно побагровев, он тут же извлек страницу из каретки и лихорадочно затолкал себе за пазуху. После этого он сгреб в кучу остальные страницы рукописи и с такой же поспешностью рассовал их по своим карманам, даже не пытаясь уложить их сколько-нибудь поаккуратнее. Его поразило даже не столько содержание текста, сколько то, как он был напечатан – буквы на странице, оставленной в машинке, несколько отличались от букв на других листах, а сила удара в обоих случаях была явно неодинаковой. Может быть, это ничем не подкрепленное впечатление и не заслуживало столь пристального внимания, если бы не еще одно обстоятельство, которое доктор старался тщательно и пока довольно-таки успешно скрыть от своих спутников, так же как и он сам слышавших стук пишущей машинки