Пауль Хейзе - Прекрасная Абигайль

Мы все его очень ценили и поражались его умению совладать со своим невеселым настроением в нашей компании и оставаться нашим благодарнейшим слушателем, несмотря на все забавные глупости, которые порой выдавала сестра хозяйки дома.

Тем более удивительным было наблюдать теперь, как он побледнел и опустил глаза, услышав последние слова девушки, словно не зная, что ей ответить.

Было ясно, что затронутым оказалось какое-то больное место в его душе и что он с присущим ему мужеством пытался превозмочь страдание и ничем не обнаружить его перед нами.

Смущенная девушка, которая при всем своем легкомыслии обладала несомненным чувством такта., хотела уже исправить свою неприятную поспешность и под каким-нибудь шуточным предлогом освободить полковника от обязанности внести выкуп, однако тот со спокойной решимостью во взгляде сказал:

— Я бы мог рассказать вам кое-что, в достаточной степени удовлетворяющее требованиям, которые вы предъявляете к настоящей истории о привидениях. Однако начни я рассказывать — и мне придется, чтобы вы поняли, почему это так задело меня за живое, порядком углубиться в мое прошлое и коснуться некоторых сердечных авантюр, которые могут показаться вам неинтересными. K тому же полицейский час уже давно прошёл…

Девушка не дала ему договорить:

— Я не хозяйка дома, — сказала она, мило покраснев, — и вообще слишком много ораторствовала сегодня. Но, насколько я знаю свою сестру — a о дорогом зяте и говорить нечего, — для нее не существует слова «поздно», если можно послушать интересную историю, к тому же если в ней речь идет о сердечных авантюрах нашего уважаемого друга дома. И кроме того, пунш еще не выпит даже до половины, что меня, готовившую его, очень обижает. Давайте-ка я снова наполню ваш бокал, a со своей стороны обещаю молчать, как мышка, и c подлинным наслаждением дрожать от страха.

Она не могла не заметить, что правильный тон ей найти так и не удалось, потому что лицо полковника оставалось серьезным, чего обычно не бывало во время ее озорной болтовни. Да и все остальные ощутили какую-то неловкость при виде того, как наш друг встал и зашагал взад-вперед по комнате. Наконец он остановился у давно погасшего камина, облокотился на него и начал рассказывать:

"От события, o котором я буду говорить, меня отдаляет уже ни много ни мало десять лет. Ho стоит мне только вспомнить, как все настолько живо встает перед моими глазами, словно это случилось еще вчера и мне снова предстоит пережить эту жуткую сцену, oт которой меня бросает то в жар, то в холод, совсем как той удивительной ночью.

Я сделал это вступление, c тем чтобы вы не подумали, что я вам морочу головы бессмысленными ночными грезами. Сны обычно забываются. Что я тогда пережил… Однако довольно предисловий: пора переходить к главному.

Итак, это случилось в разгаре лета 1880 года. Мне удалось выбить себе четыре недели отпуска, так как мой ревматизм уже тогда начинал невыносимо мучить меня. Минеральные воды, на которые я возлагал все надежды, оказались поистине чудодейственным средством. После трех недель я почувствовал себя словно заново рожденным, но, поскольку местную жару я переносил плохо, курортный врач выписал меня после принятия обычных двадцати одной ванны и посоветовал провести остаток моих каникул в более прохладной местности — при условии соблюдения всех мер предосторожности во избежание рецидива.

B Б. жил один мой друг детства, c которым я не встречался со времени заключения мира. После войны, которую он прошел в моей роте в качестве полкового врача, его назначили главным врачом больницы его родного города, где он женился, a наши старые дружеские связи поддерживались затем лишь благодаря тому, что я получал от него объявления в газетах о рождении очередного ребенка — всего их было пять или шесть.

Teм более приятно мне было неожиданно нагрянуть к нему в гости и убедиться в том, что мой старый товарищ чувствует ко мне такое же расположение, как и в то время, когда наши пути еще не успели разойтись: позже мне пришлось эвакуироваться в Майнц, чтобы залечить раны. Я остался с ним обедать. Это был (как шутила его любезная жена) единственный отрезок времени, когда он принадлежал себе больше, чем первому встречному больному, так как после обеда ему еще приходилось допоздна работать. Итак, мы договорились, что я буду ждать его вечером после театра в одном трактире, который он мне показал.

Мои одинокие послеобеденные часы пролетели достаточно быстро. Правда, кроме моего бывшего соратника, я не знал ни одной живой души в этом красивом старом городе, c которым я, еще в бытность мою фенрихом,[1] свел однажды беглое знакомство. Тем не менее, буквально на каждом шагу мне попадалось столько нового и интересного, что меня так и подмывало сделать пару набросков в альбоме. Кроме того, воздух был таким приятно прохладным после утренней грозы, что я плюнул на театр — сомнительные летние подмостки — и с удовольствием заполнил время до нашего свидания вечерней прогулкой на свежем воздухе вдоль лесистого берега реки.

Я так углубился тогда в свои мысли, что oб обратной дороге вспомнил только с наступлением ночи. Правда, прогуливаться в такую ночь было таким же наслаждением, как и днем, поскольку показавшийся во всем своем великолепии месяц так осветил местность, что на дне реки в мелких местах можно было разглядеть камушки, мерцавшие в набегавших волнах подобно серебряным шарикам.

Таким же, словно перенесшимся ради меня из сказки, предстал передо мной и сам город, окутанный серебристой дымкой. Часы на старом соборе пробили девять; утомленный длительной прогулкой, я хотел пить, и отдых в трактире, к которому меня проводил один любезный горожанин, казался мне вполне заслуженным. Так как моего друга все еще не было, я заказал себе еды и кружку легкого вина, которым я утолил острую жажду. Доктор все еще заставлял себя ждать. Он мог прийти с минуты на минуту, поэтому я заранее велел принести мне огненного рауэнтальского, o котором он говорил за столом, чтобы сразу же по приходе друга сделать пару глотков этого благородного напитка за его здоровье. Это был действительно «услаждающий напиток», достойный того, чтобы окропить им цветок старой дружбы. Однако он не выполнил своего назначения. Вместо моего доброго приятеля появился где-то около десяти гонец с запиской, в которой друг просил извинить его отсутствие: его вызывали в деревню к одному тяжелобольному пациенту, поэтому он не знал, сможет ли вообще вернуться этой ночью.

Так я был предоставлен себе самому и вину, которое, впрочем, меня не очень веселило, если я пил не в дружеской компании. C тех пор как ушла из жизни моя жена — a тогда шел уже третий год со дня ее смерти, — времяпровождение наедине с бутылкой регулярно вызывало у меня глубокую меланхолию, умышленно растравлять которую я был уже недостаточно молод и сентиментален. Чтобы и в этот раз не предаться ей, я схватился за газеты — благо все они находились в моем распоряжении, так как немногочисленные завсегдатаи за своими отдельными столиками усердно предавались игре в скат или шахматы. И прежде всего — на последней странице местной газеты — мне бросилось в глаза перечисление городских достопримечательностей. Так как весь следующий день я намеревался провести в городе, этот путеводитель пришёлся мне как нельзя более кстати, и кое-что, показавшееся мне интересным, я выписал себе в записную книжку. Тут мой взгляд остановился на одном объявлении, которое внезапно напомнило мне о событиях давно прошедших лет: «Каждый понедельник и четверг для посетителей бесплатно открыта коллекция картин Виндхама на первом этаже ратуши».