Стивен Кинг - Стоянка

Но сейчас он не заметил ни одного аллигатора поблизости, только этот старый автомобиль, поэтому вышел из машины и пижонским жестом — не оборачиваясь, через плечо — поставил ее на сигнализацию. «Ягуар» послушно пискнул и мигнул на прощание фарами, на секунду писатель увидел свою тень на асфальте… только чья эта тень? Дикстры? Хардина?

Это тень Джонни Дикстры, решил он. Хардин сейчас далеко, в 40 или 50 милях позади. Но прошлый вечер достался ему, Хардину, и он произнес прекрасную речь на презентации после ужина. Речь заканчивалась обещанием наслать Пса на каждого, кто не внесет щедрый благотворительный взнос в пользу организации, публикующей аудиоварианты книг и статей для слепых школьников.

Он пересек парковочную площадку и подошел к постройке, каблуки его ковбойских ботинок поцокивали. Джон Дикстра никогда бы не появился на публике в полинявших джинсах и ковбойских ботинках, особенно если ему предстояло сказать речь, однако Хардин был сделан из другого теста. Хардину, в отличие от нервничающего Дикстры, было плевать, что о нем подумают окружающие.

Постройка была разделена на три части: слева женский туалет, справа — мужской, а в центре — старомодная терраса с разложенными брошюрами различных аттракционов центральной и южной Флориды. Еще там стояли закусочные автоматы, два автомата с газированной водой и один прачечный автомат — выглядело все это кучкой нелепых, никому не нужных железяк. По обе стороны входной двери были расклеены плакаты с фотографиями пропавших детей. Дикстру эти плакаты приводили в ужас: сколько из них, думал он, лежат в сырой песчаной земле или скормлены аллигаторам? Сколько из них выросли достаточно, чтобы понять, что бродяги, которые их схватили (и время от времени сексуально домогались), на самом деле являются их же отцом или матерью? Дикстре не нравилось смотреть в их открытые, невинные лица, или видеть безнадежность абсурдных сумм, предлагаемых в качестве вознаграждения: 10 000, 20 000, 50 000, даже 100 000 долларов (за улыбающуюся светловолосую девчушку, пропавшую в 1980 году; к этому моменту она могла быть молодой женщиной, если бы была жива… хотя практически наверняка среди живых ее нет). Был еще знак, сообщающий о том, что задерживаться в этом месте дольше часа запрещено. ПОЛИЦИЯ ВЕДЕТ НАБЛЮДЕНИЕ.

Кому понадобится задерживаться здесь, — подумал Дикстра, прислушиваясь к шелесту ночного ветра в пальмах. Сумасшедшему, вот кому. Человеку, которому красная кнопка кажется все привлекательнее по мере того, как проходят месяцы, и годы, и 16-тиколесные грузовики по магистрали. Он повернулся к мужскому туалету и застыл на полушаге, ошарашенный женским голосом, слегка искаженным, но пугающе близким, звучащим в двух шагах сзади от Дикстры.

— Нет, Ли, — произнесла женщина. — Нет, дорогой, не надо…

Раздался шлепок, потом удар, глухой, смачный удар. Дикстра понял, что слышит, как один человек издевается над другим. Он увидел отпечаток ладони на щеке женщины, увидел, как ее голова ударилась о стену бежевого цвета и отскочила назад, волосы (темные? светлые?) лишь немного смягчили удар. Она заплакала. Дикстра увидел мужские руки, покрытые мурашками.

— Чертова сука, — у Ли был монотонный и в то же время напыщенный голос. Невозможно объяснить, как Дикстра понял, что мужчина пьян, ведь каждое слово было сказано очень разборчиво. Но он понял, потому что он уже слышал такие голоса — в парках, на вечеринках, вечером в мотеле, где стены такие тонкие, что слышишь каждое слово (луна уже взошла, бар закрылся). Женские реплики в этом разговоре — можно ли назвать это разговором? — звучали тоже не очень трезво, но доминантной эмоцией в них был все же страх.

Дикстра стоял там, замерев на небольшой ступеньке у входа — лицо обращено к мужскому туалету, спина к женскому. Он стоял в тени, окруженный фотографиями пропавших детей, фотографии шелестели на ветру, как листья пальм. Он стоял там, ждал и надеялся, что продолжения не будет. Но продолжение, естественно, было. Он некстати вспомнил песенку какого-то народно исполнителя: "Когда до меня дошло, что я олух, я был слишком богат".

Последовал очередной шлепок и новый взрыв плача. Секунда молчания, снова мужской голос. Дикстра понял, что мужчина не только пьян — он еще и неграмотен, он использует термин «сука» в качестве эвфемизма слова «проститутка» — скорее всего, его словарный запас весьма ограничен.

Он вдруг осознал, что знает многое об этом типе: на уроках английского он всегда сидел на задних рядах; когда он приходил домой, то пил молоко прямо из упаковки, не наливая в стакан; что он вылетел из колледжа на втором или третьем курсе, что работа, которую он выполняет, предполагает ношение перчаток и ножа «Икзэкто» в заднем кармане джинс. Дикстра не думал, что это смелые обобщения, смелое обобщение — это заявить, что все афроамериканцы обладают врожденным чувством ритма или все итальянцы прекрасные оперные певцы. Сейчас, в 11 часов вечера, окруженный плакатами о розыске пропавших детей — по какой-то неведомой причине их всегда печатают на розовой бумаге, словно это цвет исчезновения — он знал, что это правда.

"Чертова сучка".

"Он конопатый, — подумал Дикстра. — И он плохо переносит солнечный свет, у него быстро появляются ожоги. Из-за этих ожогов он выглядит чокнутым, и чаще всего он и есть чокнутый. Он пьет «Калуа», если при деньгах, как мы говорим, но обычно это дешевое пи…"

— Ли, не надо, — раздался женский голос, умоляющий, и Дикстра мысленно крикнул ей: "Леди, перестаньте, неужели вы не видите, что от этого только хуже? Неужели вы не понимаете, что от вида вашей сопли, ползущей из левой — или правой — ноздри, он звереет как никогда раньше?" — Не бей меня больше, мне так…

Шлеп!

Следом еще удар и краткий всхлип, похожий на собачье поскуливание. Старина из драндулета снова заставил голову женщины отскочить от кафельной стены, и как там звучит старая острота? Почему каждый год в Америке рассматривается триста тысяч дел о жестоком обращении внутри семьи? Потому что они, мать их так, не хотят слушать!

— Чертова сука, — для Ли сегодня эти слова, видимо, заменяли священное писание. Выдержка из второго послания к Алкоголианам. И что было в его словах самое ужасное, что повергало Дикстру в бездну отчаяния, — это отсутствие эмоций. Лучше уж была бы ярость. Ярость была бы более безопасна для этой женщины. Его ярость была бы похожа на взрывоопасную смесь, она взорвалась бы от малейшей искры и тут же сгорела бы, исчезла без следа, но сейчас этот парень выглядел… увлеченным. Он не собирался ударить ее еще раз и извиниться, может, даже заплакать вместе с ней, как он это уже делал. Раньше такое бывало, но в эту ночь — нет. Сегодня он собирался позаниматься с ней подольше.