Мартин Уэйтс - Женщина в черном 2. Ангел смерти

Бросился к жалким остаткам окна – закричать, порадовать мать, пускай за него не беспокоится.

Матери не было.

Была только груда развалин на месте, где только что стоял дом да высовывался зажатый между обломками воротник черного пальто.

Не в силах шелохнуться, Эдвард смотрел, начиная постигать смысл случившегося. Глаза наполнились слезами, слезы потекли по щекам, смешались с кровью.

Мамы больше нет. Умерла.

Изнутри поднималась волна горя – темного, бурлящего, ядовитого. Мальчик то кричал, то всхлипывал, то вновь кричал, в крике пытаясь выплеснуть в мир свое отчаяние. Кричал и кричал – так, словно не остановится уже никогда.

Свет надежды у них в глазах

Ева Паркинс отлично знала, что на свете есть немало вещей и пострашнее темноты. Но это вовсе не означало, что она обожает мрак.

Или что когда-нибудь научится его любить.

Станция метро постепенно становилась привычнее собственной спальни. Целый месяц – одно и то же. Каждую ночь она лежала, дрожа, на платформе, завернувшись в одеяло, бок о бок с совершенно незнакомыми людьми. Их фигуры на растресканном полу, у стены, облицованной фаянсовыми плитками, напоминали трупы, штабелями сложенные в мертвецкой. И каждый молился: пусть сегодня бомбардировщики люфтваффе промахнутся, пусть зенитным батареям противовоздушной обороны повезет, и каждый надеялся: а вдруг Королевским ВВС удалось удачно отбомбиться сегодня днем там, за Ла-Маншем, удалось сократить число немецких самолетов? Только бы никто не погиб, хотя бы – никто из них. И только бы наутро еще существовал их город.

Она окинула взглядом людские ряды. Подумала: должно быть, здесь, рядом с ней, на платформе собрались все живые. Молодые и старые, худые и толстые, разные прочие, и на всех лицах застыла одна и та же усталость и опустошенность.

Кто-то пытается петь – несколько строчек припева «Белых скал Дувра», – чтоб поддержать боевой дух. Очень скоро большинство голосов умолкает.

– Никогда не забуду – я их повстречал…

Одинокий голос продолжает и продолжает, становится сильнее, эхом отдается от холодных стен, разносится по тоннелю.

– …Тех, кто нас защищал в небесах…

Другие присоединяются к поющему, голоса их крепнут, силятся звучать громче, но нет, они по-прежнему слабы и измучены.

– Пусть тьма царила, но я увидал свет надежды у них в глазах…

Голоса затихли. Больше никто не шелохнулся.

Снаружи, с неба люди расслышали шум моторов. Что это значит – понимал каждый, и уверенность только подтверждал нарастающий гром орудий противовоздушной обороны, загрохотавших в ответ на рев в вышине.

Бомбардировщики вернулись.

Раздался новый, свистящий шум, не похожий на гул моторов. За ним – еще. И еще.

Люди затаили дыхание. Масляные фонари, развешанные по стенам, освещали трепещущие тела и застывший в глазах ужас.

А потом бомбы упали. Содрогнулись стены. С потолка посыпалась пыль и штукатурка. Люди задергались, повскакивали на ноги. Кто-то невольно вскрикнул, кто-то застонал – и смолк, пытаясь взять себя в руки. Не годится впадать в истерику на глазах у других.

Ева закрыла глаза, стараясь усилием воображения перенестись подальше отсюда. Куда-нибудь, где тепло, солнечно и безопасно.

Еще один взрыв. Еще один дождь из пыли и штукатурки.

Ева снова приоткрыла глаза. Нечего фантазировать. Она здесь, и бомбы никуда не денутся, желает она того или нет, – стало быть, надо принимать обстоятельства как есть.

Она принялась рассматривать лицо за лицом – и невольно зацепилась взглядом за маленького мальчика. Одет в пижаму, волосы торчат во все стороны, ручонки стискивают плюшевого медвежонка – прижимает к себе игрушку, будто его жизнь от нее зависит. Новый взрыв – полные ужаса глазенки блуждают, наполняясь грозящими пролиться слезами.

У Евы внутри что-то оборвалось. Она подвинулась, села рядом с мальчиком. Улыбнулась. Улыбка у нее была теплая и ясная, сиявшая уверенностью – даже в едва рассеянном масляными фонарями мраке.

– Как его зовут? – Она кивнула в сторону медвежонка.

Мальчик уставился на нее, выговорил едва слышно:

– Мишка.

Голосок у него был такой же слабенький и жалкий, как и его игрушка.

– Ты за ним присматриваешь, да?

Малыш кивнул.

– Ну, тогда ты позаботишься о том, чтоб мишка не боялся?

На мгновение малыш призадумался. Посмотрел на медвежонка, потом – снова на Еву. И кивнул опять.

– Вот и славно, – сказала Ева. – Нам нужны храбрые мальчики, вроде тебя.

Улыбка, обращенная к мальчику, засияла еще ярче, и наконец он улыбнулся в ответ – утешенный, уверенный в собственной безопасности.

– Как у вас получается?

Женщина, стоявшая рядом у стены, зябко куталась в одеяло. Старше Евы на несколько лет, не больше, но тревога и бессилие в глазах заставляли ее выглядеть намного старше.

Чуть нахмурившись, Ева обернулась.

– Ночь за ночью этого кошмара, – вздохнула женщина, – а вы все еще способны улыбаться…

Перед тем как ответить, Ева бросила еще один быстрый взгляд в сторону тоннеля – темного, пустого, казавшегося бесконечным.

– А что поделать – приходится, верно? – ответила она, стараясь придать голосу сколь можно более бодрое звучание.

Женщина, судя по всему, ее уверенности не разделяла, – похоже, усталости и нервному напряжению предстояло доконать ее раньше бомб. Хмуро уставилась на Еву, явно не веря ни единому ее слову. Под этим взглядом улыбка Евы погасла – она отвернулась и в который раз принялась рассматривать тоннель.

Наступившее утро выдалось тусклым и серым, по-зимнему мрачным.

Отряхивая пыль с одежды, Ева выбралась из метро на улицу. Вот и еще одну ночь удалось пережить.

Она осмотрелась. Город выглядел даже более истерзанным и разрушенным, чем прошлым вечером. Везде – развалины разбомбленных магазинов, пабов и жилых домов. Из разбитой витрины свисает сломанный манекен, покачивается, словно повешенный грабитель. А от этажа над магазином и вовсе осталась лишь одна стена с чудом уцелевшим камином – ни самого этажа, ни крыши. Возле камина – буфет, дверца поскрипывает на ветру, позвякивают расписные фарфоровые тарелки на полках. Закачались. Упали. Разбились, смешавшись с прочим мусором. На мостовую медленно пикируют чьи-то семейные фотографии – ветром уносит счастливые, улыбающиеся детские лица, улетают увековеченные мгновения жизни, навеки теряются воспоминания.

Ева была жива. А вот город, казалось, умер.

Она посмотрела на часы – и торопливо побежала домой. Пора собираться. Все – она уезжает.

За городом безопаснее

Ева, лишь чуть-чуть запыхавшись, вошла, элегантно одетая и с чемоданом в руке, на вокзал Кингс-Кросс. Пора начать сначала, решила она твердо, и сегодня – самый что ни на есть подходящий день. Решено. Она уезжает из города. Отправляется куда-нибудь, где тихо и безопасно.