Юрий Бригадир - Аборт

А ведь я специально не врал. Вернее, я, конечно, врал, сознавая весь смысл, так сказать, и дрянь, и запах вранья. Но просто я как-то несколько лет назад начал врать, и с тех пор пришлось наворачивать одну ложь на другую, и снова и сызнова, и вдоль и поперек, и когда определенно надо, и когда не надо совсем, а потом уже ничего не оставалось, как запоминать легенду, потому что правда совершенно не вписывалась, не котировалась и вовсе была ни к селу, ни к городу.

В общем, на корпоративе я сломался, хрустнул и изнемог в одночасье. На зеленой, теперь уже серо-зеленой из-за сумерек поляне, играл пианист на белом рояле, рядом бодро запиливал ноктюрн скрипач, а девушка свистела на флейте чего-то стоматологического. Черт возьми, на этих корпоративах всегда играют музыку, которую ни одна сволочь не способна запомнить! Что-то типа нотной жвачки. Когда они начинают одно произведение, то предыдущее напрочь вылетает из головы. Мне показалось, что и тут врут, так как играют одно и тоже. Музыка ведь должна запоминаться? Должна. А тут не запоминается. А зачем тогда пилить другое? Ну вот и поигрывают незаметно с первой ноты.

Но хрен с ней с музыкой, ее вытерпеть, вообще-то, можно. Мы сидели и разговаривали вокруг высокохудожественных нарезок ветчины, блестящих маслин, свежей петрушки и чистого стекла. Так как мне иметь личного водителя еще не полагалось, пить я не мог. А генеральный мог. И заместитель мог, и даже Борисыч, сукин сын — такой же, как и я, менеджер, мог, потому что приехал не на своей колымаге, и собирался на обратном пути пристроиться к кому-нибудь на заднее сидение в состоянии гламурного опьянения. Да и пес с ним. Борисыч в фирме буквально до третьих петухов, поэтому пусть надирается до любой степени неприличности.

Плюс к тому, пить мне было противопоказано не столько потому, что надо было вести машину, а потому, что пьяный я вру с большим, унылым трудом. Тупо, плоско, бессвязно и негармонично. К тому же, если забудутся слова, то произойдет вообще нескладуха, и придется выкручиваться. Людей, способных делать карьеру в пьяном виде можно пересчитать по пальцам, да и то — уж больно много случайностей может свалиться на голову, а это нехорошо. Да отопьюсь еще, успею, какие мои годы, сорока еще нет!

Ну вот. Они пили, а я слушал. Слушал и врал. Они тоже врали, но правда-правдочка уже проникала через опьянение, а я запоминал, закрашивая свою трезвость беглой речью и специальными такими шутками, которые вообще-то плоские и несмешные, но в ходу под градусом.

Пока говорили обо всем и ни о чем, я нарыл нужной информации и возрадовался, так как пикник (в целом — идиотское занятие) получился небесполезным. Удовлетворенный, я даже пришел немного в себя и развеялся. Смертельное изнеможение сменилась просто усталостью, а под конец так даже и весельем. Только спина да шея слегка побаливали.

Рабочая неделя заканчивалась. Пятница — она и в Африке пятница. Но торговая наша компания в целом выходных-то не имеет. Потому как работают магазины, кое-какие склады и немного транспорта. Полностью теряет сознание организация только на Новый год. А раз так — то контролировать завтра все равно надо. Не генеральному, конечно, и не его заму. А вот мне, да Борисычу, да еще трем-четырем пастухам. Но Борисыч сегодня будет в сильную многоградусную дугу. Он уже крыльями машет. И завтра он вообще толком ничего не сможет. А я смогу. И потому Борисыч здесь долго не задержится, хотя он и весельчак, и разговор поддержать мастер, и субординацию соблюдает. Он этого еще не знает, зам этого еще не знает, и даже генеральный только-только об этом начинает догадываться. А я его уже вычеркнул. Поэтому, когда символически чокаюсь с ним, я делаю это насмешливо, с достоинством и, возможно, с жалостью. Хотя последняя мне несвойственна.

И вот солнце рухнуло за горизонт, и сумерки превратились в раннюю ночь, и слегка подул ветер. Буквально самую малость, как ниточка свежести и чистоты протянулась. Наглый сибирский комар почуял трезвую кровь и впился мне прямо за ухо, где и умер от точного акцентированного удара. Вытирая пальцами кровь, я подумал, что вообще-то, это самка. Она, то есть, а не он. От усталости чего только не начинаешь за собой замечать. Все-таки, странная штука — мозг.

И надо было прощаться.

Я встал, поблагодарил, пожал всем руки и сослался на занятость и на завтрашний приход десяти вагонов. Генеральный удовлетворенно хмыкнул, Борисыч, не долго думая, запел, а зам кивнул и отвернулся. Он какой-то странный, я его понять до сих пор так и не смог. Серая какая-то крыса, могущественная, матерая, ничем ее не вытравишь. Ладно, успеется.

Музыканты уже исчезли, только накрыли полиэтиленовой пленкой дорогой, видимо, рояль, и перевязали ему ноги серебристой веревкой, закрепив пленку от ветра.

Над поляной тянулись гирлянды разноцветных огней, где-то по краям, чтобы не попасться на глаза начальству, ходили в меру пьяные люди и почти не шатались. Кто-то собирался остаться, так как это была приличная база отдыха, но большинство уже разъехалось на автобусах и прочем транспорте. У ворот, в излишне освещенной беседке, водители генерального, зама и еще кого-то резались в карты и пили «Карачинскую», желая дополнить ее водочкой, но, само собой, не имели такой возможности. Я сказал им абсолютно нейтральное «до свидания», получил в ответ азартное «козырь пики» и небрежный кивок. Эти люди почти не умеют врать. Вернее, когда они врут, это слышно, видно и воняет за версту. Поэтому с ними, все-таки, не так трудно. А натренировавшись на заме так и вообще элементарно. Этот матерый крыс сам того не зная воспитывает у меня обостренное мировосприятие.

Я довольно бодро дошагал до своего Форда Фокуса, который, говоря откровенно, был едва-едва мне по карману в обслуживании, но я специально купил такой, чтобы не расслабляться. Для генерального это была бюджетная машина, для зама — ничего так себе самокат, а вот Борисыч о такой пока мог только мечтать.

Болели и изрядно ныли шея и голова. Видимо, я еще и слегка простыл. Я даже знал отчего. От кондиционера, чтоб ему пусто было. Усталый, с отчаянно хрустящей шеей, я сел на сидение, морщась, пристегнулся, запустил двигатель, немного посидел, настроился и двинулся в город. Туда было езды, от силы, километров двадцать. Да по недавно отремонтированному полотну, да в пятницу ночью, да еще когда все население стремится из пыльного мегаполиса как раз наоборот — поближе к природе. В общем, я ехал почти по пустой трассе, что меня и сгубило.

Потом я долго не мог понять, почему заснул. Ладно бы, ехал несколько часов, вцепившись взглядом в мелькающий пунктир разделительной полосы и, загипнотизированный, растворился бы, растекся, упал мысленно навзничь и успокоился, представив прохладное озеро, возле которого стоит палатка с наваленным внутри медово-пряным сеном. Там сон срубает тебя в одно мгновение и не отпускает до утра.