Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец

Но беда была в том, что Н. думал о деньгах, а они вовсе о нем не думали, никогда. Деньги живут своей жизнью, у них свои симпатии и антипатии, свои любимцы. Однако – зачем ему здесь деньги? На еду хватит, а больше все равно ничего не купишь. Интересно только, что за ключ, никакой похожей замочной скважины в доме нет. Но все-таки, если есть ключ от двери, должна же быть и дверь для ключа!

Он закрыл сундук и спустился в сад. Дорожки давно заросли травой, огород – тоже, яблони зато исправно плодоносили. Что же наверху? Солнце каталось как блин по намасленной сковородке. Под одной из яблонь обнаружилась потемневшая от дождей скамейка. Н. сел, задумался: откуда такой сундук в валдайской глуши? Откуда я сам в валдайской глуши? Время тихо звенело, просачиваясь меж деревьев куда-то в междеревье.

Дом стоял совершенно невозмутимо, окна тихо бледнели, отражая серо-голубую матовость послеполуденного неба. В одном из окон показалась женщина, она смотрела на него. Н. вздрогнул, в той комнате он еще не был.

Он бросился в дом, добежал до двери, постучался, вошел. Пусто. Двуспальная кровать с никелированными железными шишечками по углам, без матраса, шкаф красного дерева. Он открыл створки, как будто ожидая увидеть там, внутри, кого-то. Но в шкафу жил лишь запах лаванды, густейший. Н. отпрянул, затем вновь заглянул внутрь. На полочках – шали, в другом отделении висит старинный плащ, ничего особенного, просто плащ-накидка, грязно-оранжевый.

Никого.

Он раскрыл фрамугу, пропихнул в нее край занавески, чтобы отметить окно, и вышел в сад. Окно было не то, где он видел женщину! Он зашел в соседнюю комнату, совсем пустую, и тоже вывесил наружу занавеску. Это окно оказалось с другой стороны от окна с женщиной. Между этими окнами в доме комнат не было. Это окно в никуда, понял он. Или из ниоткуда.

4

Что попало в окна памяти, что пропало, что видно со вспышкой, а что хоронится в темноте… Та женщина – видел ли он ее раньше? Присутствовала ли она в его прошлой жизни или в нынешней нежизни? Кто знает… Он попробовал представить себе ее с ребенком. Есть такие женщины, которых невозможно представить себе с ребенком. Она казалась как раз такой. Была ли она порождением этого дома – его серой пыли, неказистой кухонной утвари, речной сырости? О ней нельзя было думать как о матери – впрочем, и как о возлюбленной или о жене. Нет, просто женщина этого дома, пусть даже ее и нет. У каждого места есть своя душа, женская.

«Что такое душа? – задумался Н., и от этого вопроса у него неприятно заныло под ложечкой, а перед закрытыми глазами зазеленели контуры огненного самолета. – Если есть душа, значит, должно быть прошлое. Если же, как у меня, прошлого нет, значит, нет души? Или она таится, ждет, чтобы теперешнее настоящее стало прошлым, накопилось?»

Потом ему стало смешно. Где же еще думать о душе, как не в доме с привидениями? Угораздило же его сюда попасть! Сразу пришла в голову рифма – «пасть», и он подумал: что это, инфинитив глагола или же существительное? Если второе, то да, от этой самой пасти он и бежал сюда. Но может быть, это все-таки инфинитив: падение?… От этого слова зеленый огненный самолет в глазах стал нестерпимо ярким и закололо сердце – так, что он лег на диван с вытертой канцелярской кожей и постарался прекратить всякие филологические игры то ли сознания, то ли подсознания, вообще ни о чем не думать. Боль ушла, и вместо нее, заполняя оставленное ею место, пришел сон.

5

Проснулся. Холодно… Простыня мокрая, одеяло тоже. Спустил ноги на пол, они погрузились в воду. Наводнение!

Кое-как засунув ноги в сапоги и накинув на плечи ветровку, выбежал во двор. Там, как ни странно, было сухо. В саду горел зеленый фонарь, освещая все вокруг странным мертвенным светом.

«Как же это, река, что ли, хлынула в дом, хочет меня обнять, утянуть на дно?»

Воды разливались перед его глазами, бились волнами о виски.

«Дом догоняет меня!»

Испугался, зашагал прочь, густой подлесок держал его силками трав, ловил капканами коряг. Вдруг за деревьями мелькнуло красное платье, на миг показалось лицо… Не может быть, сказал он себе, ее же нет на свете!

Потом стало ясно: то, чего нельзя увидеть, он и не видел, да и видел ли он вообще что-то? Н. лег на траву и закрыл глаза.

Глаза потом открылись сами. Он снова был в постели – как добирался домой, непонятно, и спросить не у кого. В окне серело раннее бессолнечное утро, на нем была одежда, забыл ли он ее снять, что ли? Ох, даже сапоги не снял… Воды нигде не было, все вещи почему-то оказались сухими. Ему страшно хотелось спать, и он скинул сапоги. Из одного выпала на пол пуговичка, не красная, нет. Золотая.

6

По улице, за угол, снова по улице, вниз под уклон, между бочками, через канаву, в обход телеги, по мосткам, через лужу прыжком, и потом по улице опять, и куда уже забыл, но нет, вспомнил, еще два квартала, налево, потом направо и прямо, прямо… И оказывается, что куда-то себя привел и тому рад: хорошо, что нашлась конечная точка, которая бывает у всякого пути, но не во всякой можно приятно провести время. Как, например, здесь, в этой роттердамской харчевне, в матросском чистилище, где чад, табачный дым, темнота по углам, напряженный низкий гул, все говорят одновременно. Фигура в ржавого цвета камзоле и несвежих шейных кружевах водит себя от стола к столу, с видимым усилием, где-то говорит долго, где-то перемолвится лишь словом. Сразу гонят? Но фигура перетекает к следующему столу, и опять: «Бу-бу-бу-бу…»

– Кто это? – спросил соседа по столу пехотный офицер.

– Дирк Слоттам, – ответил старый матрос, наклонившись над столом, как подрубленная мачта. – Плавал я с ним как-то, он боцманом был на том корабле. Сейчас набирает людей на «Хрустальный ключ»; это такая старая антверпенская посудина, то ли шхуна, то ли барк. Собирается плыть в Ост-Индию – на этой развалюхе!

– А что, не доплывет?

– Я бы не рискнул на ней даже выйти на рейд.

– Зачем же он тогда команду набирает?

– Кто его знает? Хорошо заплатили, наверное. Отчаянный малый – и таких же, себе под стать, ищет. Они все погибнут!

Табачный дым свивался в тихоокеанские облака и серел морской пеной, фигуры в углах трактира сплетались в смерчеподобные столбики и вновь расплетались. Одна из фигур неясно вырисовывалась на другом конце стола, она казалась скорее реальной, чем привидевшейся, и матрос понял, что за столом был кто-то еще, молодой морской офицер.

– А я наймусь, – сказал морской офицер, которого звали Кеес ван дер Вейде. – Мне предложили быть помощником капитана. Они действительно хорошо платят – кто бы они ни были, и потом, я знаю это судно. Выглядит не очень презентабельно, конечно, но может еще полвека проскрипеть, а то и больше.