Двадцатое - Катерина Дементьева
Иногда я думаю, есть ли другие? Знает ли кто-то еще, что мы в петле? Не должны, потому что в аппарате были только моя и его днк, но ведь чертов аппарат не должен был сработать так, как сработал. Я не должна была знать о петле, но знаю. Значит, где-то в мире, возможно, есть другие, и, возможно, им даже хуже, чем мне, потому что я хотя бы понимаю, кто виноват. Я ищу в сети, не каждый день, но регулярно пытаюсь найти других. В мире столько шума, столько людей – нужные не видят моих сообщений. Или не могут на них ответить. Я представляю стариков, детей, больных, измученных, умирающих, уверенных, что они оказались в аду – они в нем, это правда. На следующий день я обычно снимаю сторожку у Густава, и убиваю медленно, болезненно, так, чтобы до физической смерти он умирал и умирал духовно.
Нельзя отрицать и то, что других нет.
Двадцать четвертое
Он плачет в углу, бормочет, я не слушаю. Зачем, если это почти всегда одно и то же: сначала попытки меня остановить, уговорить, что он сможет починить автомат – и я, и он знаем, что не может. Пока была надежда, я его и пальцем не тронула. Потом он кричит, что я сумасшедшая – верно, с этим я не буду спорить, потом умоляет меня убить его быстро – нет, у меня нет причин быть милосердной, потом все повторяется, иногда – дважды, а потом он теряет рассудок и до конца стенает, что должен впечатлить меня, чтобы петля развернулась.
Это, кажется, правда. Условие, по которому я могу вернуться к нормальной жизни, к естественному ходу времени – он должен меня впечатлить.
Я экспериментирую с этим. Однажды решила, что меня впечатлит, если он прыгнет к крокодилам в зоопарке, и он, утомительно обливаясь слезами, прыгнул. Очевидно, это не сработало. Медведь тоже не сработал, и в тот день даже после всех увечий, которые я наносила ему, себе, мне стало дурно. Он пытался хвастаться своими научными познаниями – я сразу сказала, что это глупо: познания не остановили его от того, что он со мной сделал. После я была особенно жестокой, но мне даже не нужно оправдываться, кто не был бы, кто? Ты можешь сколько угодно быть приятной, милой, доброжелательной, но однажды незнакомец на улице спросит время, ты ответишь и улыбнешься, потому что день хороший, а настроение – еще лучше. Он пригласит тебя выпить, ты откажешься, потому что сейчас не ищешь новых знакомств. Он извинится и скорее побежит домой создавать аппарат, чтобы повторять один и тот же день, пока ты не впечатлишься – кто не станет жестоким после?
Я читала его дневник, записки, которые он вел, когда придумывал, проектировал. Он писал там обо мне. Описывал внешность, сложение, как он уверен, что по одной улыбке понял мой характер и решил, что я – его идеальная девушка, муза, жена.
Во время какого-то из наших визитов в сторожку он попытался разжалобить меня тем, что начал кричать, как сильно любит меня, что сделал это все от любви. В последующие дни я выясняла, можно ли за доступное время найти крыс и заставить их прогрызть путь на свободу через его живот так, чтобы это не было опасно для меня. Он любезно помогал и больше не заговаривал о любви.
Но нужно возвращаться. Уже почти полночь, а он еще жив, это не дело.
Двадцать седьмое
В 14:54 с березы у моего дома слетает последний лист. Одновременно мне нравится и горько на это смотреть. Горько, потому что лист – из тех мелочей, которые варьируются в этом дне. Он всегда слетает в нужную минуту, но иногда в начале, а иногда – в последнюю секунду. Когда лист не падает сразу, я начинаю надеяться, может, что-то изменится? Может, что-то случится иначе? Лист слетает с ветки, кружит на ветру, падает. Я подбираю его и приношу домой. Если бы они не исчезали, вся квартира от пола до потолка была бы забита ими. Вся.
Двадцатое
Нет никакой нужды считать дни, когда это все время один и тот же день, неважно, год прошел, или десять. Или тысяча лет.
Двадцатое
Я не могу улететь в космос. Не могу улететь на другой материк – ни одного рейса в этот день, не странно ли это? Не могу досмотреть сериал, предпоследняя серия которого вышла сегодня. Не могу выносить ребенка. Не могу умереть.
Двадцатое
Я предпочла бы, чтобы мир был пуст. Меня утомляют люди, из-за которых нельзя брать в магазинах, что хочется, и приходится одеваться, прежде чем выйти на улицу, стараться не выглядеть совсем дико. Мир пуст, в нем есть только я и он. Но в то же время мир полон, и я никак не могу понять, эти люди, все, кого я вижу, они повторяются, или просыпаются завтра и живут дальше?
Двадцатое
Сегодня он извинился. Не чтобы я его убила быстрее или отпустила, нет, он просто извинился и начал кричать, только когда олово полилось ему в глотку.
Я сказала, понимаешь, это неважно, что тебе жаль. Но я рада, что ты это озвучил.
Двадцатый
Может, меня впечатлит убийство? Может, если он меня убьет, этого будет достаточно для автомата? Я оставляю подсказки, но он ничего не делает. Будет ли прок, если я скажу прямо? Я не знаю. И не хочу рисковать.
Сегодня я весь день занималась ритуалами, чтобы привлечь дождь. Он не пойдет, я знаю, но теперь это мое небольшое хобби. В прошлый раз у меня было 47 ритуалов, в этот добавилось еще три, теперь их 50. Дождь, конечно, не пошел.
(осторожнее с человеческой кровью, у Алисы с седьмого этажа удивительно чуткий нос. Я могла бы пустить ее в квартиру и показать, что у меня там, но незачем пугать бедную женщину, пусть это всего на несколько часов).
Двадцатое
Я могу ехать весь день, пока сутки не кончатся и меня не выбросит обратно, домой. Я могу выдумывать самые неправдоподобные оправдания, почему меня сегодня не будет на работе. Рассказать родителям, как сильно люблю их, так убедительно, что они потом будут уверены, я смертельно больна. Спать весь день. Снимать квартиру и смотреть из окна.
Раньше я могла снимать номер в отеле, но больше нет комнат, в которых я не бывала. Надеюсь,
