Хладные - Денис Романов
… Как вдруг, позади себя, мужчина услышал быстро приближающиеся шаги, под которыми все сильнее и сильнее хрустел морозный снег. Лука не успел обернуться, как кулем полетел в сугроб.
– Эй! Какого черта?! – попытавшись как можно скорее подняться на ноги, он вытер рукой лицо и посмотрел в ту сторону, где остановились шаги.
Ответом ему стала тишина и уставившиеся на него ярко-голубые глаза, принадлежавшие девочке лет десяти-двенадцати. Такие пустые и холодные, что казалось, будто в них совсем нет жизни.
– Тебя что, родители не учили, как себя вести со взрослыми?! – Лука начал было отряхивать пальто от снега, как вдруг краем глаза уловил легкий смешок на губах ребенка. – Ах ты!..
Когда он в следующий раз поднял глаза к фигуре, то понял, что перед ним никого нет. Ни девочки, ни ее голубых глаз, никого. На дороге он все так же стоял один, только теперь был весь в снегу и мокрым. Будто все это ему причудилось.
«Может с дороги устал» – подумал парень. Сплюнув и выругавшись про себя, Лука сел в машину и, включив печку, поехал дальше в деревню, к дому своей бабки.
Мать нарисовала на листке бумаги, как найти нужный двор. Но этого не потребовалось, одинокая избушка на окраине сразу бросалась в глаза и не составило труда догадаться, чей это дом.
Двор не был огорожен, забор давно обветшал и в некоторых местах валялся в снегу. Лука припарковал машину возле крыльца, взял все пакеты с купленными принадлежностями: лекарства, конфеты, чай и всякое вкусное и громко постучал в дверь. Где-то позади, за машиной послышались звяканья льда и хруст снега, будто кто-то шел. Парень резко обернулся, но никого не увидел, вокруг по-прежнему было безлюдно. По телу пробежали мурашки, как-то не спокойно на сердце стало.
Постучал в дверь еще раз. Через некоторое время послышался какой-то шорох, потом шарканье ног и дверь открылась. На парня уставились уставшие глаза на старческом, сморщенном лице.
– Ох, ох. Милок, тебе чего? – проскрипела старушка.
– Баб Поль, это же я, Лука! Не признала? – парень смотрел на бабульку и улыбался.
– Эт какой такой Лука? Вальки что ли моей? – прищурилась она, приоткрыв рот, откуда виднелись гнилые зубы.
– Ну да, Валентина, мамка моя.
– Аа, решила сама не приезжать, значит. Эх, молодежь, совсем бросили меня. Ну проходи, коль приехал, проходи, нечего мерзнуть на улице, – раскрыла шире дверь, а сама пошла внутрь дома.
Они сидели за столом, из чашки, стоявшей на столе, вырывался пар ароматного чая, конфеты и всякие вкусности, лежавшие рядом, манили глаз. У Луки даже слюнки потекли.
– Внучок, ты это, кушай-кушай свои конфетки. Я-то бабка старая, зубов уже нет, не угрызу ведь, – по теплому она улыбнулась парню. – Ты уж извини, но не могу предложить похлёбку, я не ждала гостей так рано.
– Все к чаю свежее, мягкое, кушайте, вам понравится.
– Хорошо, уговорил, – взяла вафельку и хрустнула ей, запив чаем.
– Ну как вы тут. Мать сказала – вы болеете, я тут таблеток всяких понакупил, – парень указал на большой пакет, который он оставил у входа.
– Да все хорошо, сынок, все хорошо. Ноги у меня больные, суставы болят, руки не поднимаются, старость одолела уже меня, тяжко.
– Аа, вон про что вы писали, а я думал какая простуда у вас или инфекция. Фуф, ну это хорошо, – Лука с облегчением выдохнул.
– Да не, что ты, я крепкая, все мимо меня проходит, – перекрестилась старушка. – А ты на долго ко мне тут?
– Ну, на недельку, помогу вам по хозяйству, да составлю компанию. Мне как раз перерыв нужен, отдохнуть не помешало бы.
– А чего это ты устал? Такой молодой ведь? – усмехнулась бабулька.
– Да так, работа. Что-то не клеится у меня сейчас.
– Сынок, а чем же ты занимаешься? – прищурилась бабка.
– Да я писатель. Книги пишу, в основном ужастики всякие, страшилки. Издательство с меня требует новую книгу, а я в тупике, ничего интересного пока не могу придумать. Вот приехал сюда, развеюсь, наберусь сил и что-нибудь напишу потом.
– Ох, книжки. Это разве работа, сиди и пиши, это ведь просто.
– Не совсем. Это кажется, раз и написал. Но тут нужно и интересно написать и правильно, и вообще, чтобы людям понравилось, – пожал плечами Лука.
– Ну правда твоя, ты у нас писатель, – кряхтя засмеялась бабушка.
За окном уже опускался вечер, затянувшееся чаепитие отвлекло от времени и тяжелых мыслей.
– Сынок, давай-ка, наверное, я тебе постелю кровать, а то уже поздний час, опять суставы ломит, видимо погода меняется, прилечь бы.
– Так же рано еще, вон только стемнело. На часах еще девяти нет.
– Да, знаешь, мы старики устаем быстро, постоянно что-то болит, иной раз вообще с кровати вставать не хочется, но нужно.
– Хорошо, спать, так спать, – слегка улыбнулся парень, поджав губы.
Когда Лука проснулся, бабушки уже не было в доме. Потянувшись, он нагрел чайник, налил того же ароматного чая с чабрецом в кружку и почти сразу отхлебнул кипятка. Тут же обжог язык, стало неприятно. Через некоторое время послышался хруст снега за дверью и в избу вошла бабушка.
– Доброе утро, соня. Ты поздно. Я уже успела дров приготовить для печи, да покормила курочек.
– Да я поздно встаю, потому что обычно допоздна работаю, – еще раз потянулся парень и зевнул. – А что–то я не видел в деревне никакой живности. Где же ваши курочки?
– Эх ты, лентяй, – хихикнула бабушка. – А они за домом у меня, в сарае сидят. Три курочки и петушок составляют мне тут компанию.
– Теперь понятно. Позже пойду на улицу, погуляю у вас тут, осмотрюсь. Красивая природа, сразу тепло на душе становится.
– Сходи, конечно. Будет потом что рассказать родным.
– Чем я могу помочь вам сейчас? – он озадаченно посмотрел на свою бабушку.
– Да чем-чем.. Пока ничего не надо. Можешь мне чая налить, а то озябла совсем я на улице.
Бабушка Поля сидела, тянула чай, заедая шоколадной конфетой и смотрела в окно, куда-то далеко в лес. Пошел снег. Большие хлопья падали на замерзшую землю, покрывая все вокруг. В этот момент она повернулась к парню и пристально разглядела лицо.
– Что ж. Есть у меня, пожалуй, что тебе рассказать, сынок. Слушай…
– В смысле, баб Поль, вы, о чем?
– Ну, ты же хотел написать интересную книгу, вот я подкину тебе жизненную историю, авось пригодится. Наливай еще чайку, мне да себе, и слушай.
… Было мне тогда лет шестнадцать отроду, когда вся эта бесовщина твориться-то
