Девять дней - Анна Моис
Дело в том, что в прошлом месяце Хоффишер неожиданно напал на меня, придавил к двери и стал душить. Я едва смог повернуть ручку, чтобы открыть защелку. Тогда дверь открылась, и мы повалились на пол в коридор. Санитары успели стащить его с меня, но я к тому времени уже потерял сознание. Хоффишер потом извинялся долго и даже плакал. А один раз упал на колени и схватил меня за ноги. Санитары тут же решили, что это очередное нападение и надели на него смирительную рубашку. Я тогда не стал им мешать, хотя понимал, что нападать он не собирался. Хоффишер всегда отличался буйным нравом, но обычно это касалось только санитаров, я же мог подходить к нему в любое время, садиться рядом, не боясь за свое здоровье и жизнь. Хотя поворачиваться к нему спиной я никогда не решался.
Но с тех пор и я не подхожу к нему слишком близко, только когда он привязан или в смирительной рубашке.
— Зачем она приходила? — спросил я, сделав вид, что поверил. Иначе никак. Если скажу, что ему почудилось, будет только хуже. А так я смогу узнать, что за иллюзии таятся в подсознании этого бедолаги, которые сознание выдает как факт.
— Она хотела сказать мне что-то, но эти… — он замолчал, и я увидел огонек животной ярости в его глазах, — они не позволили. Один из них появился и стал вопить, мама ушла.
Желание Хоффишера видеть мать вполне объяснимо. Его никто не навещал, кроме нее, а теперь и вовсе никто не приходит. Вполне вероятно, что он видел сон, где она пришла, а проснувшись больной мозг настоял на том, что это действительность. Потеряв рассудок, трудно отличить явь ото сна.
— Что значит «вопить»? — бесстрастно спросил я, устало вздохнув, — он оскорбил вас?
— Нет, — резко ответил Хоффишер и насупился. Если бы это было возможно, то из его носа пошел пар ярости и негодования, — он оскорбил маму, — теперь он заплакал, а я устало поднял глаза вверх.
— И что он ей сказал? — я положил свою руку на его, пытаясь успокоить. Тот всхлипывал и слова его прерывались, как обычно бывает, если долго рыдать, а потом пытаться говорить.
— Он наз-вал ее Дья-дья-волом, — и он снова пустился в рев.
Видимо, именно это и стало причиной припадка. Утром поговорю с санитаром и объясню ему о необходимости соблюдать этику общения с больными. Немыслимо, чтобы кто-то из работников так неуважительно себя вел по отношению к и без того обиженным богом или кем там еще людям.
— Я обязательно поговорю с ним, — я похлопал Хоффишера по плечу как раз тогда, когда рев его перешел в очередное всхлипывание, — а пока успокойтесь, иначе мне придется распорядиться оставить вас привязанным на всю ночь, — пояснил я, заметив, что кисти его стали синеть. Хотя он не жаловался.
Через несколько минут уговоров и утешающих дружеских прикосновений мне удалось вернуть пациенту более или менее спокойное состояние. Санитары развязали его, хоть он и рычал, глядя на бледного парня, у которого теперь и руки тряслись. Я справился, хорошо ли он себя чувствует, но тот уверенно заявил, что никаких недомоганий нет и он готов отработать ночь. При этом не смотрел мне в глаза, что навело меня на мысль, что он лжет. В свое оправдание на счет матери Хоффишера, он сказал, что позволил себе выругаться, увидев, как тот бьется головой. Санитар обещал, что впредь такого не повторится и попросил прощения. Даже сказал, что извинится завтра перед Хоффишером. Но я уверил, что в этом нет необходимости, потому что есть вероятность, что завтра он этой детали не вспомнит. Пожелав ему спокойного дежурства, я отправился домой. Переписывать ничего не буду, пусть все остается так. Все равно эти записи для личного использования.
Письмо отца Флеккера (продолжение)
Я прочитал им записи от первого сентября, их я тоже отправил вам вместе с этим письмом, и вы, вероятнее всего, держите их в руках. Надеюсь, вы можете сдержать подступающие слезы. Дай Бог вам сил вытерпеть эту боль. Так вот, когда я закончил читать, они переглянулись, явно не понимая, зачем я это читаю. Я, заметив выражение недоумения на их лицах, решил работать на опережение.
— Понимаю, вам пока не понятен ход моих мыслей, а ход мыслей доктора Филдса тем более, но позвольте мне зачитать его заметки далее, ибо потом я не смогу разъяснить вам суть визита, упустив хоть один день из жизни этого несчастного доктора, — сказал я им. Минуту помолчав, я заметил, что они готовы слушать. Я переложил листки.
Записи доктора Ричарда Филдса
2 сентября
Проснулся уже уставшим и с головной болью. Спал плохо, стоило провалиться в сон, как будто что-то будило меня. В четыре утра выпил стакан коньяка, чтобы уснуть. К счастью, он помог, но теперь болит голова, как обычно бывает у меня после выпитого крепкого спиртного. Приму пилюли и навещу мисс Мари Хьюс. Я не видел ее уже несколько недель, вчера она должна была вернуться из поездки к морю, которая, надеюсь, пошла ей на пользу. У нее странная форма истерии. Стоит ей впасть в припадок, как она начинает задыхаться. Я никак не могу понять с чем это связано. Физически женщина полностью здорова, и во время припадков она вдыхает воздух, но позже говорит, что он словно не проходит в легкие. Как будто что-то блокирует его в горле. Вывести ее из этого состояния помогает коньяк. Я даю ей его нюхать и смазываю губы. После она жмурится, делает несколько резких вздохов, а потом начинает глубоко дышать, при этом тело ее ослабевает, и она может упасть.
Я не считаю нужным держать ее в больнице, но всегда опасаюсь за ее здоровье. Боюсь, если не оказать ей помощь вовремя, то она задохнется. Обиднее всего, что в такие моменты физически она может дышать, но не делает этого почему-то, при чем по доброй воле. Хотя утверждает, что воздух не проходит, и от нее это не зависит. Впрочем, она искренне в это верит.
Когда она сообщила, что желает поехать к морю. Я был рад, но мне пришлось настоять на том, чтобы она взяла с собой сопровождение. Кто-то должен был находиться с ней постоянно, по
